Роман Лерони - Багряный лес

А этот хутор, Камышик, был расположен далековато от злосчастной Зарубы, почти у самого заброшенного города Припять. Разведку выслали сразу, как только со сторожевых вышек доложили, что в Припяти слышен бой. Пока добирались, бой стих. Нашли только дымящееся здание детского садика, горящий остов взорванного автобуса, пятна крови на земле, на полу в здании, сотни стрелянных гильз — впрочем, обыкновенная картина в бандитских краях: не поделили захваченную за Зоной добычу. Потом был приказ разведать обстановку в близлежащих поселках и хуторах.

К Камышику подошли в половине седьмого утра. Солнце было уже довольно и быстро растапливало лохматые остатки ночного тумана и подсушивало траву. Прошли хутор вдоль и поперек, но ничего подозрительного не обнаружили. Населенный пункт был сравнительно молодым: последние жители покинули его, переселившись на заброшенное кладбище в конце поселка, только два года назад, поэтому в некоторых хатах окна блестели целым стеклом, а не пустыми, распахнутыми чернотой, оконными проемами. Все, вроде бы, выглядело, как и позавчера — день, когда сюда наведывалась последний раз разведка: те же заброшенные хаты, буйная сирень, доцветающие одичавшие сады и покосившиеся ржавые кресты… Все было бы как и раньше, пустынное, одинокое, мающееся, тоскливо и обреченно, если бы не ряды свежевыбеленных хат немного поодаль, за деревьями на большой поляне, настолько свежих в утренних лучах солнца, что выедали глаза своей невозможной белизной.

Естественно, что это было принято за мираж. Уже много лет возле Камышика никто не только не строил хат, но и не располагался в примитивных шалашах.

Милиционеры осторожно подошли ближе. У крайней хаты приметили женщину, которая высоко, почти до паха, задрав юбку и исподнее, топтала белыми и стройными ногами глину в небольшой ямке, понемногу подливая воду себе под ноги из деревянного ведра. Она крутилась на месте, а когда немного оступалась либо поскальзывалась на мокрой глине, закатанный край юбки взлетал вверх, и на мгновение зрителям демонстрировались белые и упругие ягодицы женщины или черный треугольник лобка. Рядом с хатой, за ровным и выбеленным тыном гудел пчелиным пиром цветущий ухоженный сад, где-то в пушистых от густого цвета ветвях сказочной трелью заливалась птица. Пела и женщина:

Сильный, чистый и полный голос, откровенность полуобнажённого тела, сильная и бодрящая работа, свежесть и чистота всего, что видел глаз. Все залито утренней ясностью бездонного голубого неба, ласковой теплотой солнца, пронизано свежестью лесного ветерка. Все это выглядело нереальным… Невозможным! Никто не смог был за двое неполных суток не только построить такой кукольный городок, населить его, рассадить сады и заставить их цвести! Но, то что было невозможно — было на самом деле, бросалось в глаза яркими картинами степенной сельской жизни.

— Я ничего не понимаю, — растерянно произнес один из милиционеров, оглядывая своих товарищей. — Если я вижу это один — увезите меня в психушку, я даже сопротивляться не буду.

— Мы составим тебе компанию, командир, — вяло ответили ему.

— Кто-нибудь, объясните мне то, что я сейчас вижу!

— Пожалуйста, — хмыкнул кто-то, наверняка невозмутимый циник. — На переднем плане вы изволите видеть добрую сельскую молодуху, которая копошится в грязи, потрясая своей великолепной задницей, и… сам, короче, видишь. Во-от, дальше стоит, следует понимать, ее хата, как куколка, у которой эта баба замазывает что-то: я вижу рыжее пятно на стене дома… Мелкий ремонт, наверное…

— Так это же и я вижу!

— Ха! А зачем же тогда спрашиваешь, чудак?..

— Сомневаюсь…

Ну, сомневайтесь дальше… А я пойду. Мы ж, как никак, разведчики — значит, надо разведывать… Эй, красавица! Муж дома?

Женщина остановилась и приложила ко лбу ладонь. Яркое солнце плавно гнуло тени в глубоком вырезе ее вышитой щедрым узором сорочки. Через домотканую чистую ткань была видна ее налитая здоровьем и бабьей красотой грудь с торчащими бугорками сосков.

— Спрашиваю: муж есть дома? — повторил милиционер, на всякий случай снимая автомат с предохранителя.

Женщина улыбнулась приветливо и искренне. Она не торопилась опускать юбку, словно нарочно дразнила своими белыми стройными ногами. Как, впрочем, не торопилась и отвечать, всматриваясь веселыми глазами в приближающегося милиционера.

— Язык, красотка, проглотила? — поинтересовался он, останавливаясь на краю ямки с жидкой глиной. — Будешь молчать — арестую. Почему молчишь?

Она улыбнулась еще шире:

— Смотрю, вот, на такого грозного! Здоров ты, видать, баб арестовывать. Герой!

— О! Язык у тебя здоров молоть, кума!

— Не крестила, не кума…

— Вот как!.. Хм… А муж-то где?

Женщина прищурила глаза, всматриваясь в лицо милиционера, который все это время нервно грыз травяной стебелек.

— Не успела я еще такого хозяйства завести… Вот ты бы мне в мужья сгодился: бравый, стройный, сильный, молодой!.. А, пойдешь в мужья? Я баба здоровая, ласковая очень — не пожалеешь, а?

Милиционер растерялся, замотал головой, чтобы избежать ее прямого пытливого взгляда.

— Так я, это… Ну, так…

— Что же ты, милок, телком замычал? — И расхохоталась. — А такой сразу смелый: "арестую", "арестую"!.. А тут язык отнялся!

— Ты брось скалиться, ведьма! — в жару стыда закричал милиционер, которого женщина вывела из равновесия. — Я, это… Женат я! Поняла?

— А чего ж непонятного? — закивала она. — Не тупа я, чтобы не понимать речи людской. — Сделав лицо серьезным, она подошла к нему так близко, что уперлась в его бронежилет своей упругой грудью. — Какой же ты муж, если свою жену видел три месяца назад, а, милок?

Он хотел было ответить, но осекся — молодуха говорила правду. Неудачен был у него брак, и все из-за этого Чернобыля: молодая жена требовала денег, а когда они появились, стала сторониться мужа — все, мол, в тебе не так… В плане секса, конечно.

— Она неправду говорила, — сказала женщина.

— Что? — не понял милиционер. — Кто "она"?

— Жена твоя, Юлия…

— А ты откуда знаешь?

— Полесские бабы много знают…

— Ты мне тут зубы не заговаривай, красотка! — повысил он голос.

— А, что — правда, красива? — Она с хохотом закружилась, поднимая юбку, чтобы он видел всё.

— А, ну, баба, неси сюда документы! — гремел он. Ему было очень трудно выглядеть серьезным. Веселость, живость женщины давали радость.