Роман Лерони - Багряный лес

Женская красота бывает разной… Есть публичная, сценичная, которую можно наблюдать даже без грима, и совсем не обязательно на подмостках. Она впечатляет, бывает довольно сильной и может вызвать определенное волнение у почитателей. Но это только оболочка, которую в большинстве случаев можно считать, и вполне справедливо, ошибкой природы, проявлением ее лицемерия или коварства, но ее глубину зачастую не понять большинству поклонников. Причина последнего в том, что на самом деле никакой глубины нет, а вместо нее ошеломляющая глупость, что сопровождает этот сорт красавиц. Есть красота определимая, та, которой как бы и нет, но есть чудаки, которые какую-нибудь простушку видят не иначе, как королевой красоты всего мира. У нее может быть слишком тяжелым, даже излишне мужественным подбородок, но ее сердце в противовес этому и с ценным избытком может так покорить своей добротой, отзывчивостью, чистотой, что не только она станет для вас топ-моделью, но и весь мир засверкает и расцветет весной. Эта та красота, которая не внешняя, но внутренняя, и ее предпочитают считать самой совершенной из всех существующих на Земле. Но, думается, что такую философию исповедуют те, кто проиграл в борьбе за настоящую. Не они ли восхищаются улыбкой Джоконды?.. Но есть та единственная, идеальная и воистину божественная красота, своим совершенством доказывающая собственную непринадлежность этому миру. Она есть. Она пугает нерешительных, злит завистников, делает героев из трусов, благородных из подлецов. В ней всего достаточно, как в настоящем искусителе: внешней идеальной красоты и полной внутренней, участия и безразличия, милости и ненависти, доброты и злобы — одним словом, полной гармонии. Она, как знаменитый ковчег, полна всего, что есть в мире людей, и эта полнота самая притягательная и самая желанная, и… непостоянная с избранниками, словно стремится доказывать, что не единственна. Она — жемчужина в суетном океане жизни.

Ее лицо, фигура, движения — все было возвышенно идеальным. И справедлива была растерянность Александра, который не мог представить себе, что эта дева могла запросто идти после утренней дойки с ведром молока по сельскому двору, когда ей место было в королевском дворце! Еще он испытал легкую панику от осознания того, что эта богиня должна была войти в дом, в котором находился он.

Она вошла, стала на пороге и широко улыбнулась — вспыхнула, ослепила своей красотой.

— Вы так рано встали? — Голос ее журчал весной, звучал хорошим настроением в тихом уюте светлицы, и уже невозможно было представить другого места, где он мог бы так раскрыться до каждой своей поющей струнки, разлиться нежностью и полнотой. — Я предполагала, что вчерашнее ваше приключение даст вам более щедрый сон. — И спохватилась, занялась с завидным хозяйственным опытом, когда нет ни единого лишнего, суетливого движения, процеживанием молока. — Вы ж голодны! А я, глупая, потчую вас болтовней…

Вскоре на столе стоял кувшин с парным молоком, рядом лежали щедро нарезанные ломти каравая. Так и не сказав ни слова, Саша сел за стол и стал есть. Голод оказался сильнее растерянности. Женщина также села за стол напротив своего гостя, но не ела, а наблюдала за ним. И когда Александр было набирался решимости, чтобы взглянуть на нее, он всегда сталкивался с ее взглядом, в котором была ласка и любование.

— Меня зовут Анной.

Он был уже сыт, и слегка хмелен от этого. И мог смотреть на нее, не пряча глаз. Он нашел еще одно определение красоты этой женщины: она была стержнем всего того, что было вокруг них: хаты, убранства, цветения сада, солнечного нового дня, весны… Если бы не было Анны, вполне могло оказаться так, что была бы скупая на краски, черно-белая и холодная зима.

— Меня — Александром, — ответил он. — Вот только не знаю, благодарить вас или нет… Я не знаю, как и почему я оказался здесь.

Анна как-то излишне скрупулезно стала стирать ладонью крошки со стола. Было видно, что она серьезно над чем-то размышляет.

— Вы мой гость, — неуверенно, не смотря на него, произнесла она.

— По тому, как я попал сюда, можно сказать, что я пленник, а не гость… От приглашения у меня на теле остались такие синяки, что повернуться, поверьте, совсем не просто.

— Вас это сильно беспокоит? — обеспокоилась она.

— Можно терпеть.

Она протянула руку и коснулась его руки, лежащей на столе. Касание было полно ласки настолько, что хотелось продлить это мгновение на века, но Александр руку убрал.

— Почему я нахожусь здесь? — Он решил быть более конкретным.

— Вы не пленник, и в любой момент можете выйти отсюда, но прошу вас не торопиться использовать такую возможность. — Она продолжала собирать со стола крошки хлеба.

— Вы уговариваете меня остаться? Ради чего?

Анна встала и прошла к раскрытому окну, протянула руку с крошками, и в следующее мгновение помещение заполнил звонкий и густой птичий гам. Воробьи, синички, и еще какие-то мелкие птицы налетели на корм и клевали его прямо с руки женщины. Она при этом счастливо улыбалась, пальцами другой руки осторожно поглаживала маленькие птичьи головки. Саша сидел, открыв рот от удивления. Ему приходилось кормить белок и птиц с рук в городских парках, но как он ни старался, но добиться полного расположения от животных и пернатых не мог. Любая его попытка коснуться их была напрасной — птицы улетали, а белки проворно заскакивали на ближайший ствол дерева.

Анна повернула лицо к Александру и тихо, шепотом произнесла:

— Подумайте о своей мечте более ярко. Попробуйте!

Он не понял, о чём она говорила. Анна, видя его растерянность, пояснила.

— Вы только что мечтали о чем-то, Саша. Точно мечтали. Захотите эту мечту так, как никогда не желали. Сделайте ее главной в этот момент!

Он еще больше растерялся: о чем он мечтал? Кажется, совсем ни о чем, скорее совсем наоборот, завидовал любви птиц к этой женщине… И тут догадка озарила его: а не может ли быть зависть той же самой мечтой?

И сразу же оказался в середине галдящего птичьего вихря, который влетел из другого окна. Птицы рассаживались на плечах, руках, голове Александра, а он смеялся от счастья и радости, отламывая от каравая крошки и кормя птиц. Он гладил их, брал в кулак, целовал в клювики.

— Как это возможно? — восклицал он и продолжал смеяться. К его смеху пристраивался женский, звонкий и такой же счастливый. — Это невероятно!

Вдруг все птицы разом вылетели в окна. Анна прошла и села на свое место за столом.

— Вы видели их? — спросила она.

— Еще бы! — воскликнул он, медленно остывая от той неожиданной детской радости, которая охватила его. — Но к чему это всё? Это ведь не ответ на мой вопрос. И кто ты?

Он перестал смеяться и внимательно всмотрелся в женщину. Она не отвела своего взгляда, а прожгла им, бездонным, мудрым, насквозь, до неприятного холодка в груди, до замирания сердца.