Роман Лерони - Багряный лес

Он поднялся, хотел встать на ноги, но тут же ударился головой… о низкий потолок. Удар был не сильным, но и его оказалось достаточным, чтобы Гелик вскрикнул и громко застонал. Он едва не упал, но заставил себя удержаться на четвереньках — здесь, в темноте, можно было стоять только таким образом.

Отцы сразу бросились к нему.

— Простите нас. Из-за этой темноты столько неудобств. Мы не видели, и не могли даже предположить, что вы собираетесь вставать. Предупредили бы вас. Вы не сильно ушиблись?

Они взяли его под руки и так, на четвереньках, повели куда-то.

— Еще совсем немного, уважаемый, — приговаривал молодой отец. — Вот сюда, сюда, правей… Прошу осторожнее — здесь ямочка. Наверняка, прежний пленник искал путь на свободу.

Действительно, через несколько метров, которые пришлось преодолеть на четвереньках, лежало совсем немного сырой соломы. От нее сильно пахло прелостью. Но все равно на ней было сидеть и лежать гораздо теплее, чем на голой земле, еще не прогревшейся с зимы.

Лекарь сразу лег, так как удар и движения, необходимые для преодоления этого короткого расстояния, обессилили его почти полностью.

Отец Феодосий сразу взялся за осмотр. Делал он это, как опытный врач.

— Не думаю, что у вас что-то серьезное, — наконец заключил он. — На затылке наблюдается довольно большой отек от ушиба. Вас, уважаемый незнакомец, просто оглушили. Не тошнит?

— Нет, — сказал Гелик. — Слегка кружится голова и очень сильная слабость.

— Не беспокойтесь, — успокоил его Феодосий. — Сотрясения мозга у вас, по всей видимости, нет. Эти симптомы пройдут в ближайшие два-три часа. Наберитесь терпения. Это единственное, что мы можем противопоставить нашему положению.

— Где-то я уже это слышал, — проговорил Дмитрий Степанович, и нараспев, по-церковному, продолжил: — "Смирение", "терпение"… Хорошие слова, но они не для жизни… Вы, господа, случайно, не являетесь священнослужителями? Я спрашиваю потому, что слышал, как вы обращались друг к другу "отец".

— Вы полностью правы, — ответил отец Феодосий и представился: — Отец Феодосий, к вашим услугам. А это отец Николай. Будем рады быть полезными вам.

— Спасибо, — ответил Гелик, соблюдая этикет и назвался в свою очередь. — Сколько времени вы находитесь в этой яме?

— Вы говорите так, словно принадлежите к этой своре отступников, — с предубеждением в голосе произнес отец Николай.

— Принадлежал, — поправил его Дмитрий Степанович. — Десять лет, господа. Десять лет. За это время я полностью изучил смысл слов "смирение" и "терпение", прочувствовал их собственной шкурой.

— В вас говорит обида, а от обиды до мести — меньше шага…

— Знаю, знаю, — поспешил перебить его Лекарь. — "И Аз воздам". Но прошу вас больше не говорить на подобные темы.

— Как пожелаете, — с готовностью ответил священник. — Но мне думается, что вы все-таки не совсем поняли смысл этих великих слов, которые выражают собой не только набор звуков, но несут в себе смысл великого подвига…

— Вот как!

— И не сомневайтесь, уважаемый Дмитрий Степанович.

— Вы меня заинтриговали.

— Рад, что смог развлечь.

Гелик не выдержал и рассмеялся:

— У вас превосходное чувство юмора, отец.

— Благодарен за комплимент. Но то, что смирение и терпение являются подвигом — это есть факт. Когда мы вас с отцом Феодосием вели на это замечательное ложе, помните, что мы вас предупредили о ямке, которую, в надежде сделать подкоп, рыл голыми руками какой-то несчастный? Она-то и является доказательством подвига через смирение и терпение…

— Занимательный поворот.

— Если бы он не смирился, занимался бы он подкопом? Думаю, что он бы просто сидел и надеялся на милость этих головорезов. А его кротость — не что иное, как средство трезво оценить собственное положение, понимание того, что никакой милости ждать не следует, и надо действовать, рассчитывать на свои силы. А рыть подкоп голыми руками, ковырять землю, ломая ногти, раздирая кожу об острые камни — это уже терпение…

Они разговорились. Беседа позволяла Дмитрию Степановичу на некоторое время забыть о собственных невзгодах. Давно замечено, что люди образованные, одаренные или эрудированные, и обязательно сильные духом, хотя и с трудом, с серьезными душевными муками (физические вообще не принимаются во внимание, так как они обязательны для всех невольников) встречающие несвободу, тем не менее медленно, но прочно вживаются в её ограниченный быт и мир, и живут полной жизнью, зачастую занимаясь самообразованием. В истории человечества подобных примеров более чем достаточно: необыкновенные люди почти постоянно становились первыми жертвами различных социальных или политических катаклизмов. Достаточно полистать страницы произведений Александра Солженицына, повествующие о временах Сталинских репрессий.

— Неволя — это мир собственного "я", — говорил отец Феодосий. — Вы знаете, уважаемый Дмитрий Степанович, в этой яме я понял, что наши мучители могут причинить нам страдания только в том случае, если мы хотим, чтобы над нами издевались.

— Вы говорите об эгоизме?

— Об ином и не думаю. Да, именно о нём, но о самом предельном, который позволяет заняться самосозерцанием. И эта темнота… Это тоже инструмент самопознания. При свете, перед зеркалом мы видим только собственную оболочку, а наши внутренние качества дают о себе знать неуверенным, неясным голосом чувств — языком очень слабым. Но неволя, время и темнота — они растворяют ее, она становится невидимой, неопределимой, выворачивая для нашего сознания душу наизнанку. В этом случае, хочешь ты этого или не хочешь, узнаешь себя всего полностью, со всеми лучиками душевного света, темными зонами и тенями.

— Увлекательное занятие.

— Более чем! И только теперь я понял тех схимников, отшельников, кто добровольно себя замуровывал в подземельях. Но они были не абсолютными эгоистами, почти преступниками…

— Перед кем?!

— Да перед нами же, людьми, перед нашим миром!.. Они познавали себя, совершенствовались, выявляя своим поступком настоящее мужество. Но разве они пришли в этот мир к нам, и стали нас учить тому, как быть чистыми и мудрыми? Нет. Они продолжали сидеть в своих норах, наслаждаясь собственной чистотой, а что творилось вокруг них — это их не касалось…

Отец Николай рассказал историю о том, как и почему они оказались в Чернобыльской зоне. Его повествование было наполнено изрядной мистикой. Гелик, видевший в своем недавнем прошлом факты, доказывающие существование метафизической стороны мира, слушал его, нисколько не сомневаясь в словах священника.

Оказалось, что отец Николай до своей бытности священником, был в Херсоне преподавателем филологии в университете, а отец Феодосий, что было, впрочем, понятно с самого начала, был заведующим ортопедическим отделением в одной из столичных клиник, и этому благородному делу хирурга посвятил почти пятнадцать лет своей жизни. О причине столь резкой перемены жизненного пути отцы решили не распространяться — причины могли быть весьма интимными. Ведь мало кто знает, почему те или иные люди становятся монахами, отрекаются от довольства мирской жизни? Но можно точно и определенно сказать, что в большинстве случаев это происходит вследствие тяжелых жизненных потрясений, реже — разочарований, еще реже — действительно по призванию, велению души… Главным остается тот факт, что они этот путь выбрали.