Андрей Петерсон - Бледнее бледного

Леди Кай подняла голову и посмотрела на быстро светлеющее небо, а потом снова перевела взгляд на Иффу.

Тот еще он пройдоха был. Но умный… И арбалет у него опять же… с дымком…

– Ладно, идем.

Луч света, протиснувшийся сквозь оставленную по недосмотру щель в ставнях, перечеркнул темноту и заставил ее, недовольно ворочаясь расползтись по углам, освободив место для задорного хоровода пылинок.

Кувыркались они в воздухе весело и самозабвенно, словно были живыми. То вверх карабкались по светящейся тропке, то, споткнувшись, проваливались вниз, чтобы потом, отдохнув и набравшись сил, вновь устремиться к неведомой цели. И не было во всем этом хаосе ни малой толики упорядоченного, но, сколько не наблюдала за этим странным танцем леди Кай – так и не заметила ни единого столкновения. А смотрела она долго. С того самого момента как пришла в себя и начала взаимодействовать с окружающим миром. На первых порах посредством внимательного разглядывания оного.

И все это время сверкающие серебром пылинки кружились, подпрыгивали, взлетали и опадали, и было их не счесть, и конца им не было. Да и, вообще, пыли тут на чердаке хватало…

На чердаке…

События прошлой ночи леди Кай помнила плохо. Точнее – вообще почти не помнила. Последнее, что осталось в памяти – это площадь, дверь, опечатанная церковным знаком и… И больше ничего…

Так что, по всему, имел место провал в памяти. Это пугало и, вообще, было нехорошо. Совсем нехорошо. А потому откровение про чердак было хоть и неожиданным, но пришлось весьма кстати, и из этого при желании можно было выжать нечто большее. Если расстараться, конечно…

Осси принялась озираться по сторонам, пытаясь зацепиться взглядом за что-нибудь такое, что смогло бы разбудить ее уснувшую память и вернуть все на свои места. Цепляться, впрочем, было не за что, потому, что чердак был – как чердак – темный и пыльный. Очень темный и очень пыльный. И единственным светлым пятном тут, не считая уже упомянутого луча, была Хода, прилепившаяся к дощатой стене и мерцающая во все стороны на манер диковинного и совершенно неуместного здесь светильника.

– Хода.

«Да?»

– Где мы?

Идиотский вопрос подразумевал не менее идиотский ответ, и он последовал сразу же и незамедлительно, но никакой новой информации в себе не содержал, а потому мало что для леди Кай прояснил:

«А на что это, по-твоему, похоже? На чердаке, естественно».

– На чердаке…

Кроме леди Кай, Ходы и яркого луча на чердаке присутствовал Мей.

Котяра возлежал рядом, довольно бесцеремонно навалившись на Осси, и от этого близкого соседства весь правый бок ее ныл и болел, потому, как острые позвонки разупокоенного Мейла-куна довольно ощутимо кололи, давили и вообще – доставляли массу неудобств. Мея же это, по всему судя, нисколько не смущало и не беспокоило, и лежал он рядом вальяжно и беззаботно, хотя спать – конечно же, не спал, ибо мертвые, как известно время на это не тратят и ерундой такой не занимаются.

Так что все были в сборе, целы, невредимы и благодушны, и единственное чего не хватало леди Кай для полного счастья – это воспоминаний. С чего, как говорится, начали…

И это притом, что чувствовала она себя замечательно, превосходно и просто великолепно – никакой тебе усталости, сонливости и раздражительности. И никаких клыков, как показал быстрый осмотр и ощупывание себя любимой. Само по себе это было неплохо, но все ж таки удивляло – с чего бы вдруг…

Нос тоже вернулся к своему изначальному состоянию. Вытянулся, стал ровным и нормальным и дикую звериную харю ничем более не напоминал. Во всяком случае, на ощупь. Так что жизнь потихоньку, можно было считать, налаживалась, вот только память к леди Кай возвращаться отчего-то не торопилась. Пряталась где-то в непроглядной чердачной темноте и над бедной барышней тихонько посмеивалась.

Откуда-то из угла, из этой самой темноты донесся глухой протяжный стон, потом что-то там заворочалось, и стон повторился.

На память это было похоже как-то не очень, но что-то там, без сомнения, было, и было ему, по всему судя, довольно-таки хреново…

Забрезжило вдалеке, – на самой границе воспоминаний – какое-то неясное просветление и понемногу начала возвращаться память. Но не вся и не сразу. Она проявлялась медленно и кусками, напоминая рассыпанную по столу мозаику пазла.

Вспомнились оранжевые порты. Затем – немыслимых размеров и совершенно неподъемный на вид полуторный балестард. И, наконец – неповторимое «алеоуу»… А за этим самым «алеоуу» потихонечку-плегонечку всплыл и весь оставшийся образ торговца мертвецами, а, всплыв, потянул за собой, как за кончик клубка и всю цепь вчерашних, а точнее – ночных событий…

Иффа.

Там был Иффа…

Впрочем, не совсем чтобы Иффа…

А еще точнее – совсем даже и не он, а что-то непонятное, чуждое и пугающее… То, что от него – от бедолаги, после ночных приключений осталось…

Торговец, дверь, печать – теперь эта цепь ассоциаций выстроилась твердо и незыблемо и потащила, поволокла за собой, возвращая леди Кай к событиям прошлой ночи и к такому богатому на неожиданные повороты исходу из Потерянного Храма…

Сковырнуть печать кончиком меча было делом плевым, и много времени не заняло.

Раз – и звякнул о плиты сургучный кругляш, рассыпавшись мелкими бордовыми осколками.

Два – и погасла ничем более не поддерживаемая печать магическая. Потухло, будто его и не было, нежное лазурное свечение, а значит, и вход был открыт. Заходи – не хочу…

И, ведь, не хотелось. Вот только пути иного не было. Да и времени на раздумья и сомнения тоже. А потому – вошли…

Внутренняя камера уложения была мала до неприличия. Четыре на четыре – не больше. Не очень-то расстарались устроители предвечного покоя для грешного его обитателя. Но это, что касается размеров. А вот с убранством здесь все было в полном порядке и великолепии – стены, пол и потолок – все это было завешено тончайшими зеркально отполированными серебряными щитами, плотно уложенными внахлест друг на друга. От этого тесная комора очень сильно напоминала потешный аттракцион с зеркалами на весенней ярмарке, вот только смеяться леди Кай почему-то не хотелось.

Впрочем, почему – было очень даже понятно. Ибо не для того серебряные зеркала тут укладывали, чтобы навести неземную красоту и роскошь. И уж точно, что не для того, чтобы позабавить незваных и непрошенных гостей, кои – то ли наведаются, а то ли и вовсе не придут. Совсем иной и намного более практичной была цель церковников – они запирали здесь душу. Грешную душу. Намертво и навсегда.

Чтобы никогда она, значит, покой свой, не обрела, и ни в какие пределы – будь то загробные Фатуровы, будь то – за неизвестную тогда еще Вуаль – не попала бы.