Андрей Петерсон - Бледнее бледного

«В смысле – после того, как ты его мамашу того…» – не удержалась Хода.

– Убью! – Глаза интессы сверкнули так, что можно было не сомневаться – убьет и не поморщится. – В пыль сотру, если еще хоть слово…

«Ладно. Не закипай, – буркнула Хода. – Я так… по привычке… Я же знаю, что это не ты, а то, что в тебе… Короче, ты не виновата».

– Виновата, – буркнула Осси. – Только не надо мне все время этим тыкать.

«Не буду, – Хода уже пожалела, что не удержалась от язвительности. Действительно, гнобить Осси за то, что она сделала, не будучи в силах противиться звериному инстинкту, было, по меньшей мере, нечестно и несправедливо. Не в ее это было силах – и посильнее люди ломались… – Не буду, прости».

– Ладно, проехали… С ним что делать? – Осси кивнула на малыша, который просто зашелся в душераздирающем крике и от натуги аж бордовым стал.

«Ну, чем кормить пока не знаю – искать надо, а пока возьми тряпицу какую-нибудь чистую, сыпани туда муки немного, сверни и дай ему… На какое-то время занят будет, а там что-нибудь придумаем».

– Откуда…

«Откуда знаю? – Усмехнулась Хода. – А ты как думаешь? Книжки читать надо. Хотя бы с картинками. Очень, знаешь ли, развивает».

Самопальную соску Осси смастырила быстро. Великовата немного получилась, но зато почти как на картинке, которую леди Кай никогда не видела. Малыш, во всяком случае, остался доволен, – тут же затих и принялся самозабвенно этот кулек с мукой обсасывать. Идиллия, которая только что казалась недостижимой в принципе, неожиданно наступила, примирив на время всех – и правых, и виноватых, и тех, кто ни сном, ни духом…

Леди Кай стояла и в задумчивости переводила взгляд с Иффы на малыша и обратно, пытаясь сообразить, что же ей теперь с ними двумя делать и за что, собственно, хвататься. Будто своих проблем ей мало было…

Понаблюдав за всем этим со стороны, Хода не выдержала, отлепилась от стены и медленно подплыла к тому месту, где лежали Иффа и последний оставшийся в живых обитатель этого дома.

«Слушай, а хорошо лежат ведь…»

Осси подняла глаза на перламутровую звезду, зависшую прямо перед ней.

– Ты о чем?

«Да я, вот, думаю… Тебе ж пустой сосуд, вроде как, нужен был?.. Так может, вот он – сосуд? И одной морокой меньше…»

– С ума сошла? – Осси даже рукой прикрыла малыша, который сосредоточенно единственным своим зубом вгрызался в выданную ему соску, смачно при этом причмокивая. – Совсем спятила? Хватит нам уже…

«Ладно, ладно, – Хода быстро пошла на попятную. – Это я так… В порядке бреда…»

– Вот именно, что бреда…

Договорить Осси не успела, потому что ее перебили. Грубо, по-деревенски и самым хамским образом.

Впрочем, человек, который орал во дворе, про то, что он весьма невежливо перебивает графиню, интессу, да еще и вампиршу не знал, как говорится, и ведать – не ведал. А если б знал, то не орал бы, наверное, а тихо-тихо, бочком-бочком и на выход – отсюда и от греха подальше. А так – продолжал себе надрываться и оглашать округу своим ревом, явно вознамерившись переорать водопад, шум которого висел в воздухе слегка колышущимся на ветру шумовым занавесом.

– Шор! Шор, пес тебя задери! Да где вы там все?.. Шор! Оглох что ли? Или помер уже, старый дурак? – Знал бы орущий насколько он близок к истине, наверное, не так бы орал…

«Помер, помер твой дурак… а от того и оглох», – от комментария Хода удержаться не смогла, даже в такой не очень подобающий момент. Такова уж натура…

– Шор! – Выкрикнув в последний раз, мужик замолчал. То ли голос сорвал, то ли устал, то ли – задумался, наконец.

Со двора послышался скрип колес, а потом голоса.

Говорили двое, но тихо, так что отсюда с чердака Осси разобрать ничего не могла. Время шло, но бубнеж не прекращался. То ли спорили о чем-то, то ли обсуждали – понять было невозможно.

Наконец, разговор смолк, послышалась какая-то возня, шевеление, а потом шаги. И это было плохо. Просто хуже всего это было.

Осси скользнула вдоль стены, подбираясь к окошку, и глянула в щель. При этом, – а деваться ей было некуда – она зацепила рукой настырный луч, продолжающий развлекать местную пыль, и, что примечательно, он на нее никак не отреагировал. И она на него тоже. То есть – никаких ожогов, дыма и паленой плоти… Это было странно, но удивляться было некогда. Потом… Все потом.

Во дворе стояла телега, доверху груженная пухлыми, плотно набитыми мешками, а от нее к дому не торопясь, вразвалочку направлялся мужичок, который, стало быть, на этой самой телеге сюда и заявился. По всему звал Шора именно он, потому как такой зычный рев принадлежать его попутчику, сидевшему на невысокой серой кобылке, никак не мог по причине малолетства и невероятной его худобы.

Впрочем, кто из них каким голосом имеет обыкновение разговаривать, – представляло интерес больше академический, и на развитие событий во дворе никоим образом не влияло. В отличие, скажем, оттого, что мужичку до крыльца оставалось всего-то шагов пять не больше.

И он их сделал.

Почти.

То есть четыре из пяти. А на пятом на него обрушилась смерть, для большего устрашения принявшая на этот раз облик гигантского саблезубого кота. И даже не его самого, а его разупокоенного скелета.

Сиганувший прямо с чердака сквозь прикрытое ставнями оконце Мей от падения нисколько не пострадал, чего нельзя сказать о несчастном мужичке, на которого с высоты третьего этажа рухнуло хоть и костлявое, но очень тяжелое тело.

Для Осси прыжок Мея, за которым ранее никакого особого своеволия не замечалось, был такой же, в общем-то, неожиданностью, как и для мужичка. С той лишь разницей, что она была не участником разворачивающегося на крыльце действа, а его зрителем. Причем, наблюдала она за развязкой пьесы «незваные гости» из королевской, можно сказать, ложи, для самих участников оставаясь при этом совершенно незаметной и невидимой. А посмотреть, надо сказать, было на что.

С появлением на сцене Мея ритм действия резко сменился с нудно-тягмотного, нагнетающего атмосферу и неспешно подводящего к апофеозу, на невероятно быстрый и до крайности кровавый. Подмяв под себя гостя, Мей этим не удовлетворился, а тут же с ходу перехватив его своими саблеподобными клыками за шею, резко мотнул головой, да так, что тело несчастного, оторванное от земли, описало в воздухе широкую дугу и шмякнулось с другой стороны Мейла-куна уже безвозвратно мертвым. Для него все было кончено.

Для него, но не для Мея.

Разобравшись с первым, Мей нарочито медленно и очень театрально начал разворачиваться ко второму.

По всему, нападать на мальца он не собирался, но намерение, тем не менее, выказал весьма недвусмысленно, и намерение это было понято и истолковано правильно. Мальчишка не стал дожидаться продолжения, а, стеганув изо всех сил несчастную лошадку, рванул в карьер и, перелетев через ограду, скрылся за поворотом.