Андрей Петерсон - Бледнее бледного

То ли виной всему был желтый туман, то ли было что-то еще глазу невидимое, но сомнений не было – только что здесь была применена неизвестная ни леди Кай, ни, насколько она понимала, никому другому, включая адептов Лэшш, магия. Очень действенная и эффектная, надо сказать.

Рассматривая разом постаревший погост, Осси вздрогнула:

– Как я выгляжу?

«Так же, как раньше, – успокоила ее Хода. – Тебя это не коснулось. Похоже, что это только на пейзаж подействовало».

Осси облегченно вздохнула:

– Пресветлый Странник. Не хотелось бы вот так взять и разом состариться лет на пятьсот.

«Да, уж, – усмехнулась Хода. – Было бы обидно так бессмысленно пропустить столько всего интересного и с размаху окунуться в морщинистую старость».

Клубы тумана продолжали облизывать землю, слишком близко, впрочем, не подбираясь и враждебных намерений пока не выказывая. Потянуло холодом. Температура, казалось, стремительно падала, и это, невзирая на палящее почти в самом зените солнце.

Ко всему, в груди неведомо откуда появилось предощущение незапланированной смерти. Оно росло, крепло и вскорости выродилось в глухую тоску, медленно поднимающуюся и захлестывающую сознание волной тяжелой и мутной депрессии.

Леди Кай махнула головой, отгоняя наваждение, и попыталась подняться с влажной могильной земли. Получилось это не сразу. Наконец, с большим трудом она смогла все же выпрямиться, сразу же, впрочем, охнув от боли и припав на левую ногу. К сожалению, использованные ругательства обладали слишком малой целительной силой, и тут нужно было что-то более действенное.

«Я займусь этим, а ты – не теряй время», – Хода соскользнула с руки на землю и принялась взбираться на ногу, блокируя боль. Мощью целителя она, конечно, не обладала, но кое-что все же умела.

Послушавшись ее совета, Осси, постаралась не обращать внимания на подламывающуюся ногу и резкую боль и повернулась к большой серой плите с неровными краями, которая глубоко утопала в невысоком холмике.

«Зиннес Лерд», и ниже дата – «1655», – вот и все, что осталось от еще одного врага Ордена. Мирская слава проходит быстро, остается лишь тлен и память.

Память, впрочем, тоже скоро проходит…

– Странно, – удивилась Осси. – Либо это не та могила… Тут выбито – тысяча шестьсот пятьдесят пятый… Это – десять лет назад. А про того, вроде как, говорили, что этой весной…

«Ошиблись, может, – предположила Хода. – Когда надпись выбивали. Взяли и вместо шестерки – пятерку маханули. Выпимши были, а, может, отвлекло что… Да, и какая разница – имя-то то же. И индикатор, опять же, сюда кажет… Копай уже, давай».

– И то, верно, – согласилась Осси. – Сейчас все узнаем.

Плита была здоровая, массивная, и о том, чтобы не то что убрать, а просто даже приподнять ее, нечего было и думать. Осси, впрочем, и не собиралась. Ни думать, ни приподнимать.

Прошептав под нос простенькое, но действенное заклинание леди Кай не церемонясь и ни сколько не заботясь о сохранности, просто движением руки отшвырнула ее в сторону. Толстенная плита, стремительно описав в воздухе пологую кривую, с грохотом рухнула на чью-то могилу и раскололась на несколько здоровых кусков.

– Прошу прощения, – пробормотала Осси и принялась за землю.

Благодарение Страннику, земля была мягкой и податливой. Осси расшвыривала ее, даже не думая об экономии сил – сейчас самым главным было поскорее достать кольцо, разрушающее тонкую грань между двумя действительностями. Огромные комья влажной земли поднимались в воздух и, зависнув на миг, разлетались вовсе стороны, засыпая все вокруг.

Скосив глаза вниз, Осси увидела Ходу, которая, обвившись вокруг голени, пульсировала, медленно меняя свой цвет от пронзительно-голубого до темно-синего и обратно. Что она при этом делала, Осси понимала не совсем, но боль отступала с каждым таким циклом все дальше.

Воздух же становился ощутимо холоднее, и теперь при каждом выдохе изо рта вырывалось маленькое облачко пара, которое тут же растворялось в мутных пластах тумана. Глубоко внутри росла горькая тоска, не обращая никакого внимания ни на усилия воли, пытающейся сдержать беспричинную грусть, ни на трудотерапию, которая лечит все на свете душевные недуги.

Осси вернулась к прерванному занятию, резко взвинтив темп и увеличив, соответственно, нагрузку, чтобы заполняющая тело усталость не оставила места для нарождающегося отчаяния.

Земля летела во все стороны не переставая, будто из углубляющейся прямо на глазах могилы вдруг забил земляной фонтан, и почти сразу же титанические усилия были вознаграждены. На дне образовавшейся ямы показалась потемневшая от сырости крышка гроба.

– Отлично!

«Я тоже все, – доложила Хода. – Все, что смогла – сделала. Остальное потом сама долечишь».

Осси ничего не ответила и спрыгнула вниз.

Доски, даже крепкие и толстые были для Гасителя, что клуб дыма, хотя вблизи непонятного, но очень зловещего желтого тумана, такое сравнение было, наверное, не самым уместным. Тем не менее, клинок рассек влажную древесину безо всякого усилия и напряжения. Сунув меч за пояс, Осси принялась руками отдирать доски, расширяя образовавшуюся дыру.

Занозив и основательно окровавив ладони, Осси все же довольно быстро разворотила искромсанную мечом крышку гроба, и в нос ударил жуткий запах разложения и гниющей плоти.

Лик смерти был отвратителен. Закутанная в черный саван фигура еще во многом сохранила человеческие черты, а оттого ее изуродованный облик был страшен.

Тело некромансера выглядело растекшимся, словно оплывшая свеча. Наверное, виной тому было то, что внутренние органы мертвеца уже были разрушены временем и поселившимися там паразитами. Оттого тело, лишенное внутреннего наполнения обмякло и расползлось, сдерживаемое лишь тугими полосами материи цвета ночи, в которую было завернуто. Сам саван, некогда богатый и дорогой был обильно пропитан зеленоватой трупной жидкостью, сочащейся сквозь кожу мертвеца, и основательно изъеден плесенью.

Но страшнее всего выглядело неприкрытое саваном лицо Мастера Лерда. Мягкие ткани лица были наполовину разрушены, выставляя напоказ кости черепа и обнажив мутно-желтый хрящ носа. В одной из язв под свисающим лоскутом кожи лениво пировали жирные опарыши. Медленно копошась, они периодически вываливались наружу, застревая в клочьях волос. Пепельно-серые высохшие и потрескавшиеся губы покойника окаймляла плотная темно-красная полоса, а на лбу вздувался огромный гнилостный пузырь, который вот-вот должен был прорваться. Тусклая пергаментная кожа лица блестела выступившей влагой, будто капельками пота.

Весь человеческий облик старика был уже почти уничтожен черной душой мира.