Марго Ланаган - Черный сок

— Расскажи, как ты впервые встретила отца. Было здорово?

— Ничуть, — рассмеялась Бонне. — Я его на дух не выносила. Он был одним из мальчиков Симпсима. Настырный такой задавака. Я всю их банду ненавидела.

— Зачем же тогда женилась?

— Ну… посмотрела на него другими глазами.

— И сердце твое перевернулось, да?

— Какой вздор! Просто однажды я прозрела. Родители решили нас свести, и я поняла, что все будет хорошо. У Морри, видишь ли, были уши.

— Ха! А у остальных, значит, не было.

— Он еще умел ими пользоваться. Очень был внимательный человек. Ну, пока эта дурацкая война все не испортила. Иногда, знаешь, можно услышать лишнего. Можно переоценить свои силы, взять на себя слишком много…

— Не надо читать мне проповеди! — скривился Дот. — Расскажи лучше об отце.

Бонне усмехнулась и принялась перебирать фасоль.

Когда Доту исполнилось двенадцать, мать одела его в белый халат, сама тоже оделась в белое, и они отправились к Барду.

— Славный мальчишка, — сказала повстречавшаяся им на пути мать Уинсам.

Бонне несла на спине Ардент. Девочки не проходят среднелетия, а если бы и проходили, то Ардент можно было не беспокоиться. У нее вообще не было будущего.

Открыв дверь, Бард испуганно поглядел сначала на Бонне, потом на Дота, словно видел их впервые.

— Моему сыну двенадцать лет. Он готов перейти из мальчиков в мужчины, — сказала Бонне.

Бард овладел собой.

— Двенадцать, а? Кто бы подумал! Только вчера был малышом, у матери на руках…

Бард оглядывал Дота придирчиво, как тощую овцу, прибившуюся к стаду во время засухи. Доту было неловко. Он таращился на ухоженные ноги Барда.

Бард подался вперед и ущипнул его за плечо, заставив поднять голову.

— Что ж, завтра уезжаем на ярмарку. А сегодня вечером пусть приходит. Посидит, послушает. Может, научится чему.

Мать легонько пихнула Дота в спину.

— Спасибо, Бард Джо! — буркнул он и снова уставился в землю.

Они вернулись домой и сняли белые одежды. Мать принялась готовить завтрак: жареные бобовые шлёпки. Дот понуро уселся рядом с Ардент.

Бонне подошла, поставила ему на колени миску со шлёпками, поцеловала в макушку.

— Что, не хочешь в мужчины? — спросила она, садясь напротив и улыбаясь одними глазами.

— Почему я не девчонка! Сидел бы дома, помогал тебе по хозяйству.

— Ха! И так сможешь, если захочешь. Ты не такой, как остальные. С тобой он не будет так суров, как с собственными детьми.

Дот, ничего не ответив, положил сестре в рот кусок бобовой шлёпки.

Когда он пошел в чайный шатер, старшие сыновья Барда посмотрели на него так, как он и ожидал.

— А этот зачем здесь? — раздались голоса.

— Двенадцать стукнуло.

— Понятно. Но зачем он здесь?

Не обращая внимания на смешки, Дот уселся в задних рядах, вместе с младшими мальчиками. Ему передали неполный бокал чая, подслащенного на детский вкус, и все равно нестерпимо горького, так что даже горло онемело, и он продолжал судорожно глотать, когда другие, отрыгивая, уже ставили на поднос пустые бокалы.

Бард достал Дом для Троих, откинул бронзовый крючок и положил Дом на колено тисненным картонным боком. Раздался сухой вздох — то ли Барда, то ли Дома.

Бард прикрыл глаза. Кисти его рук сделались огромными и очень красивыми на фоне белых одежд, залитых светом лампы. До этого момента Дот не видел Барда за работой, но теперь, когда в желудке приятно тлел глоток чая, он познал тот уровень совершенства, к которому вечно стремились руки его матери. Барду приходилось иметь дело с убогим инструментом: пыльным, рассохшимся ящиком с двумя клавишами из коровьей кости — однако его руки были столь искусными, что им не составляло труда проникнуть в Дом и в пустых на первый взгляд комнатах отыскать сперва Анне, мать всех матерей, а затем и Роббре, что предварял и завершал певучие фразы Анне, придавая им форму и смысл.

Здесь, в чайном шатре, голоса Двоих звучали громко и отчетливо: Роббре, словно из-под земли, отбивал ритм глухими ударами, от которых у Дота гудело в затылке, а Анне была ручьем черного сиропа, журчащим в черепе между извилинами.

К тому времени как Бард отыскал Вилджастрамаратана, прятавшегося в самом укромном уголке, Дот потерял способность мыслить самостоятельно. Повинуясь мановению гигантских рук, Вилджастрамаратан выхлестнулся на свободу, словно излохмаченная бритвой струна, и начал елозить у Дота в голове, по-детски всхлипывая и карабкаясь голосом на непостижимую высоту.

Сидящие рядом средние и старшие мужчины мерно раскачивались, закрыв глаза. На лицах блестел пот. Дот озирался в тяжелом изумлении: он чувствовал, как в нем прорастает страх, опутывая сердце липкими нитями, и не смел даже поднести к губам недопитый чай из опасения, что малыш Вилджастрамаратан заметит, и повернется в танце, и покажет свое ужасное визжащее лицо.

Мало-помалу голос малыша начал стихать, гармонично вплетаясь в низкие спокойные голоса отца и матери. В отдельные мгновения Вилджастрамаратана нельзя было расслышать в потоке музыки, и по тому как эти мгновения учащались, Дот с облегчением понял, что малыш наигрался и уходит прочь, позволяя ему, Доту, снова быть самим собой. Он поднял бокал с чаем, но из стеклянного круга дохнуло запахом кошмара, и его рука опустилась.

Музыка замерла. Бард закрыл Дом и заговорил, однако пережитое облегчение было столь глубоким, что Дот не понимал ни слова. Он мог думать лишь о голосе Барда, таком мягком и разумном по сравнению с истерикой Вилджастрамаратана и трубным пением его матери и отца. Бард спокойно повествовал о Доме для Троих. Он говорил, что пыльный ящик вмещает в себя благодать мира: и неустанно работающих матерей, и мудрых надежных отцов; но мировое зло тоже выходит оттуда, визжа и пританцовывая, как ватага непослушных детей.

Доту казалось, что Бард снова и снова повторяет одну и ту же мысль. Каждый раз, слыша имена Троих, он надеялся, что этот повтор будет последним, однако Бард и не думал останавливаться, и слушатели покачивались в такт его словам, словно голос Барда был продолжением музыки, которое тоже надлежало пережить; и наконец Дот не выдержал и провалился в забытье.

Проснулся он глубокой ночью. Вокруг, кряхтя, поднимались средние мужчины, и ходил с подносом двоюродный брат Уинсам, Лют, собирая посуду. Не успев подумать, Дот брякнул на поднос бокал, от которого собирался избавиться незаметно: на дне плескалась желтая жидкость.

— Нужно пить до дна, если хочешь понять смысл! — презрительно процедил Лют.

Вернувшись домой, Дот долго лежал без сна, сопя от ярости. Он думал, что пока мужчины мучались музыкой, женщины хлопотали по хозяйству, нянчили младенцев, болтали у очага и отправлялись спать, когда им заблагорассудится. Затихший дом смотрел на него сверху круглым глазом дымохода, исполненным звезд. Семья спала: тяжело сопела Ардент, ровно и спокойно дышала Бонне — мирные звуки наполняли дом жизнью, и Доту меньше всего на свете хотелось покидать утробу этого уютного существа.