Марго Ланаган - Черный сок

Я дышу спокойнее. Туфельки еще живы — подошвы чуть размокли, но это ничего. Первым делом надо выйти за стену и понять, у каких ворот я очутилась.

Подняв юбки, я выхожу в луга. И уже через несколько минут, обернувшись, замечаю двойной шпиль церкви. Ох, как далеко! Практически на другом конце города. Если вернуться через те же ворота, то опять попадешь в лабиринт. Лучше обойти вокруг стены до входа, ведущего к прямым улицам, например, Шелковой или Ювелирному пути. Прищурившись, я намечаю зигзагообразный маршрут: вдоль широких земляных оград, между заливными лугами и лиловой кипенью капустных грядок.

Мысль о маме и Мигуше надо выкинуть из головы, заодно с мыслями о других семьях, что сидят в церкви, залитой бело-розовым светом витражных окон, и о других невестах, чьи корсеты белеют, словно гордые цапли в дымчатом озере пышных юбок. Все это не важно. Надо идти вперед — быстро и спокойно, не думая ни о чем.

«Видишь ли, дочка, — говорила мама с ласковым нажимом. — Будучи сама выпускницей Школы Невест, куда я поступила по воле родителей, хотевших этого сильнее всего на свете, я часто думаю…»

Ее голос будто насосом закачивал мне в позвоночник злое упрямство.

«Дело в том, что те короли и королевы, чей уклад пытаются воспроизвести твои педагоги, давным-давно умерли. Оборвалась связь времен. От их эпохи нас отделяет четыре революции. Вдумайся: четыре! Как ты полагаешь, для чего затевались эти революции?»

Я цедила сквозь сжатые зубы: «Да какое мне дело, для чего они затевались!»

«Для того, чтобы люди расслабились. Для того, чтобы они сами, без указки, могли выбирать жизненный путь. Для того, чтобы люди были свободны!»

Слова мамы звучали разумно и убедительно. Я понимала, что ее надо остановить, прежде чем она собьет меня с толку.

«Что вовсе не означает, — крикнула я запальчиво, ибо тогда еще не умела контролировать дыхание, — вовсе не означает, что короли и королевы были плохими! То есть… Люди мирились с их властью, потому что верили: в этом порядке есть разумное зерно. Посуди сама! Они же не через пару месяцев взбунтовались? Короли стояли у власти несколько веков! Если тебя все ненавидят, разве столько продержишься?»

Думаю, мне удалось выстроить неплохую защиту, учитывая тот факт, что я еще не побывала на Дне открытых дверей в Школе Невест.

Мама была для меня слишком умна. А отец — тот просто смеялся надо мной. Когда я наконец сдала вступительные экзамены, на моей стороне было лишь упрямство. Что говорить о родителях, если я даже себе не могла толком объяснить, зачем это нужно. Я молчаливо слушала их уговоры и насмешки, но продолжала стоять на своем. «Я сделаю это, вот и весь разговор! — твердила я. — Иначе просто не знаю, что со мной будет». Кроме веры мне не на что было опереться.

Шаг за шагом, зигзаг за зигзагом я удаляюсь от городской стены. Церковные шпили медленно поворачиваются. Показался уже фасад с витражами и Коронами Всех Святых, однако расстояние до него не уменьшается. Над полями разлита грандиозная тишина, которую подчеркивают шелест капустных листьев да плеск рыбы. Порой из камышей вылетает стайка птиц. Люди попадаются, но поодаль: стоят по колено в воде, копаясь в затопленных грядках, сливаясь с миражами отражений.

Такая вот осторожная, щадящая туфельки походка утомит кого угодно. Я вздыхаю с облегчением, добравшись до деревни моего друга Яккерта, где улицы широки и чисты, и не надо поддерживать юбки, чтобы уберечь подол. Руки горят от напряжения, и неудивительно: два года их холили, умасливали и защищали перчатками от мозолей и порезов.

Люди толпятся у общественного канала, наблюдая за водными гонками. Из домов вынесены столы; дети и старики сидят за ними и мастерят молитвенные ковчеги из кукурузных усов. Все, мимо кого я прохожу, говорят: «Мадам…» — и опускают глаза. Они прекрасно меня знают. За многие годы, не считая последних двух, я не пропустила ни одних водных гонок, а уж ковчегов сделала столько, что не сосчитать. Однако никто не осмелится назвать меня по имени, когда я так одета.

Моя кожа словно истончилась: вот-вот наружу прорвется испарина. Это ничего, что люди со мной не разговаривают. Завтра приду, и все будет по-старому. Я присаживаюсь отдохнуть на пенек. Подходит кошка Яккерта, начинает ластиться. Животным без разницы, что на тебе надето. Я глажу ее сдержанно, как подобает невесте, вместо того чтобы привычным движением повалить на спину и зарыться лицом в теплый мех.

Мимо проходит мать Яккерта — и как бы невзначай ставит на соседний пенек глиняную чашку с охлажденным чаем. Ей, конечно, известно, что невеста не должна ни пить, ни есть, пока не причастится у священника. Но здесь никто обо мне плохо не подумает, если я сделаю глоток-другой.

— Это да. Только дело в другом, — говорю я себе, наблюдая, как затихают круговые волны на поверхности чая. — Довольно уже того, что она поставила здесь кружку. Необязательно ведь пить, чтобы принять добрый посыл.

Я встаю и осматриваю подол. Задний край подмок и сделался серо-коричневым. С одной из туфелек тоже непорядок: внешняя сторона раскисла, несмотря на все предосторожности. На эту ногу придется ступать по-другому, с вывертом, чтобы не было беды. Можно, конечно, скинуть туфельки и пойти босиком. Получится быстрее. А если подоткнуть повыше юбки, то и пробежаться можно, и в церковь успеть, до того как все невесты разойдутся. Почему же я так не делаю?

Потому что именно этого от меня ожидают. Потому что тогда я снова превращусь в мисс Матти Уир, которая все делает криво и ничего не доводит до конца.

Я непослушными руками подбираю подол и ухожу в поля, прочь от деревни. Вот так, Матильда. Твое дело — держать осанку, пусть под ногами не паркет, усыпанный розовыми лепестками, а мокрая трава, в которой журчат убежавшие из ирригационных каналов ручейки. Шаг за шагом, пока не придешь, куда положено; пока не сделаешь, что обещала — после шести семестров изнурительных заданий, примерок, сплетен и полного отсутствия какого бы то ни было веселья. Пускай тебе не доведется вдохнуть благовоний, насладиться божественной чистотой Свадебного Гимна и лицезреть приглашенного священника в роскошной древней мантии. Главное, что ты ступила на путь перемен, решила сбросить обличье ветреной Матти и превратиться в холодное, невозмутимое существо с отрешенным лицом и безупречной кожей. И ты пройдешь этот путь до конца, шаг за шагом, держа осанку.

— Мадам… — бормочет стайка идущих навстречу детей. В одной руке каждый из них несет щенка, а в другой корзину отборных яиц.

Над лугами клубится пар. Солнце, растеряв остатки утренней нежности, жалит сквозь кружевные рукава и щиплет за шею, обычно защищенную волосами. Кожа моя, однако, суха и прохладна, упражнения не прошли даром.