Оксана Бердочкина - Звездочет поневоле

– О, дружище! Здравствуй! Друг мой, друг мой! Каковы ваши дела?

– Утро доброе… плывут…

– Верно-верно, мы все сейчас куда-то плывем, главное же, что? Помнить на каком из кораблей именно.

– Если бы на кораблях… Так они же ходят.

– А вы не засматривайтесь на тех, у кого инструменты под рукой, это все нечисть, можно и на подручных средствах, знаете ли. Разве мы демоны редкие? Так… блаженные пешеходы.

– Я верю в то, что у вас будет самое далекое путешествие. С честью верю. Обязательно напишите мне оттуда, не побрезгуйте.

– А что это так, запутано? Вдруг на Софийской набережной? – с изумлением поинтересовался Борода.

– Здесь ближе и проветриться можно.

– Верно-верно, я ж вчера променаж совершал по Страстному-то бульвару, а после Поварскую проведывал… С совестью мысли всяческие раскидывал, подобные места невредно чередовать. Как ваше празднество, любезный?

– Удачно.

– Разве? Я тут слышал, вас отвергли.

– Слухами земля полнится.

– Что ж так? Я лично за разработку и реализацию подобных проектов. Тем более, что для периодических изданий подобное весьма полезно, особенно, для такого, как у вас и у нас, по совместительству уж теперь. Совсем озверели, понимаешь ли, пишут всякое зло, а все же через сердце. Конечно, я всего не слышал, но ведь многие были разочарованы в отказе. Я вам так скажу, друг мой, вы уж больно умны для подобных изданий, будьте свободней, оглядитесь. Зачем вам вся эта бурда? «У» был человеком иного склада, зачем вам все это на себе тащить. Конечно же, мы же СМИ, и что тут поделаешь, приходится озвучивать современные происки всячески подстраиваясь. Однако можно занять и достойное место! Вот, например, наша организация творческих работников! Каково! Мы же выжимаем объективную информацию, давим вовсю на свободу слова! Максимально быть независимым! Максимально!

Они сойдут с Большого Каменного моста, перейдя дорогу, выйдут на Боровицкую площадь. Их будет ждать метро. «Борода» достанет из сумки неизвестную газету, убедительно отмечая указательным пальцем, что она сегодняшняя. И развернув на ходу страницы, начнет бегло пролистывать, поясняя ее недалекое качество.

– Вот, смотри, что мы видим? Черный материал! Что это за дух? Мерзость! Разве это газета? Что может отложиться в голову? Сплетня, гадость всякая, но только не истина! Теперь, эта страница, что здесь? Опять статейка о падшем кинематографе! Это все неправильно влияет на общество, все ж через сердце! Ты понимаешь, нет? Дальше, это что? Опять гадость, про какое-то воровство! Человек, прочитавший это, становится хуже, он начинает разлагаться. А! Вот это да! Вот это да! Шуга, поглядите! Вот оно, вот что возбуждает и развивает благородство, склонность к прекрасному, честолюбие, наконец! Понимаешь, нет?

«Борода» сложит газету на интересной ему странице, где случайным образом освещался смысл основного содержания новозаветной проповеди. Несдержанно толкаясь, они войдут в полупустой вагон. Усевшись, Борода с особым достоинством займется чтением выбранной им статьи. И хотя Боровицкую площадь и Страстной бульвар разделяет всего лишь одна станция, все же, не дочитав, он успеет некрасиво уснуть, влетев головой в свой бежевый саквояж.

Когда наиважнейшая стрелка загремит на противоположность перевернутой шестерки, а более тонкая в свою очередь зависнет в централе, образуя на циферблате уголок, Шуга в безнадежности решится растерзать и так не очень хорошо начавшийся день, и виной тому будет его подсознательное любопытство. Он выслушает, как бы невзначай, все произнесенные отрицательные лозунги Бороды, в сторону всевозможной чернухи, порнухи и чертовщины в прессе. Заслушает об эксплуатации человеческих чувств, о контроле, бюджетниках и всевозможных налоговых льготах. Выпьет бутылку минеральной воды, уже сомневаясь в том, что вообще зря пришел, и, ощутив некое сжатие желудка, а вместе с этим редчайшую голодную боль, быстро передаст Бороде несколько листовок с разбросанными цифрами, именуя, что «от Ключа», а также частично повесть несчастной обезумевшей «Писанины». Они почти разойдутся, но мерцание вопросительных искр загубит дальнейшее.

– Для вас.

– Верно-верно, Ключ давеча сказывал мне о передаче наиважнейшего…

– От Писанины, он очень старался, – словно предупреждая, промолвил Шуга.

– Что ж раньше не отдали?! Я так ждал… – лукаво заметал следы безразличия Борода.

– Ох, и как же вы похожи, – внезапно Шуга ударился в театральное настроение и, покачивая головой, загадочно добавил: – Ответственно заявляю, что похожи…

– Что вы сказали? – не придавая особого значения, Борода складывал переданные ему бумаги в свой бежевый саквояж.

– Именно похожи.

– Не понял, поясните?!

– Утвердительно похожи.

Вначале Борода отрывисто застонет, затем покосится с резвым недоверием, когда Сахарный хватанет его за воротник и, приподняв искусственно подбородок, необычно вкопается в противоположность своего лица, произнеся затяжное «у».

– Что вы ищете?! Шуга! Я… Я… нее… Давайте искать вместе!

– Ничего, я уже все нашел, это всего лишь проверка. Гуляйте, любезный. Сегодня Страстной относительно холоден, а уж как надышитесь, сразу же разберитесь с этим. Без промедлений и прочего.

Больше Сахарный ничего и не скажет, лишь только поведет пальцем на листовки Ключа, а Борода ничего и не ответит. Шуга ускорит шаг, скрывшись в переходах Тверской, в то время как Борода, изогнувшись в нелепости сложенного момента, не перестанет настойчиво прищуриваться. Он пройдет почти километр, но частота его оборотов в сторону Шуги не прекратится, все дальше и дальше удаляясь прочь, будет ожидать ответа на поставленное недоразумение.

Мускулистое тело было снято накануне боя, сейчас оно насквозь пробито стрелами, отчетливо виден муляж ран – мужские слезы в понимании автора раскрылись в полотне фотографии. Удаляется эффект красных глаз, он отходит от сканирующего стола, чтобы ответить на звонок сухо и неестественно закрученно, оттого, что уж месяц как не желает никого слышать, и тем более поощрять своим вниманием. Рассматривая объектив цифровой зеркалки, он вспомнит о нескольких снимках, сделанных им две недели назад, в Стокгольме, на них изображена ярчайшая девушка с татуировкой дракона, ей всего девятнадцать и она еще пока не испорчена. Вспоминает момент работы, чтобы растаять в прошедшем мгновении, ловя свое реализованное удовольствие.

– Ворошишь судьбы русской фотографии? Как насчет фиксации какой-нибудь темненькой достоевщины? Скажи нет иронии и концептуализму.

– Друг мой, это было в период межсезонья. Все мое прошлое ушло в частную коллекцию как часть длительной борьбы, и мне до сих пор непонятно, за что гнали, ведь все достаточно традиционно.