Оксана Бердочкина - Звездочет поневоле

– Иглу не погни, – с чувством толка предупредил Сатанинский, и демон сдвинул коралловую перегородку, за которой оказался сильнейший по качеству центр музыки. Спустя секунды комнату осенило просторами звуков, поражая своей незыблемой альтернативой. Музыка врывалась во всякое биологическое тело, склоняя на колени все то, что пульсировало в радиусе ее звучания. Ничего прежде Июнь не ощущал, а главное, вряд ли был способен на подлинное понимание музыкальных вещей. Проживая свою сытую жизнь, Июнь редко что избирал из правдивого, пользуясь навязчивыми марионетками, считался с мнениями вожделенных продавцов, отбирая у самого себя возможность на лучший вкус. Победа звучания сделала свое – ему захотелось лечь, претерпевая счастливое поражение. Он забылся и вспотел, отчего тут же необъяснимо разделся, послушно забывая свою наготу, уязвимость. Рука Июня склонилась над персидским ковром, и время на циферблате его часов остановилось. Демон мягко обернулся, оценивая его расслабленную позицию, вдоль кушетки пронеслась тень, и все погрузилось в тишину стен.

Случайное молчанье из горла выкатилось, и появился дождь, что бился в воздухе, пытаясь разбить романтическое цветение английских роз. Это был уже не тот берег, не тот день и не те обстоятельства. Казалось, что придут гости и всех помирят, но сила уже не в том. Разбирая утварь, доставали супницу, протирали нежно и ставили в воскресенье посредине стола. Говорили много о том, что уже проговаривалось еще с вечера, вчера, неделю назад. Хохотали, ссорились, обижались по графику друг за другом, переживали попусту, после болели неделями, не высыпались, пересыпали все на нескольких, все не поровну, а со шкалой авангардною, как специально. Страшно было от непреодолимой разности, но все равно подключались друг к другу, надеясь на равновесие.

«Издавать бы тебе слезы твои, да неоценимый вклад подобен мундиру без чести. Все твое уже ни при чём и никому не надобно, кроме тебя самого. Ведь все это было, когда на доллар можно было жить целый день».

«Июнь Июнич Никакой» очнулся в пятом часу, чувствуя чьи-то мечты, явно идущие в разрез с его представлениями. Он скинул суховатое полотенце с перегретой головы и сильно растер руки, припоминая фактуру своих исчезнувших часов. Едва он успел осмотреться, понимая, что проснулся не в той комнате, в которой засыпал, как в пустой полумрак обеденного зала, осыпанного дневным сном, вбежало озадаченное Пятнышко. Размахивая быстро заканчивающимися ручками, он запрыгнул на стул, отделанный натуральной парчой, и, все более уплотняясь в нем, скинул телефонную трубку, спешно набирая условный номер.

«Так, вы говорите, звездочет поневоле? Дегустируйте, друг мой! Я говорю, пробуйте разговор. Осталось не так много времени, нам нужно успеть еще до следующей пасхи… Вот только не сваливайте все на утечку кадров. Неужто все пасхальные зайцы перевелись? В конце концов, коту можно приделать уши, хвост в элегантный узелок… А что там с фондовым рынком? Удваиваются зайки мои? Ну что ж, будем больше инвестировать. Паек – моя собака, текущий счет – моя совесть! Действуйте правомерно и неправомерно!», – решительно закончило Пятнышко, вырубив неподключенный телефон.

«Скажите, а это сейчас так модно, отбирать одежду у гостей?», – неожиданно раздался третий голос.

«Это же для вашего же спокойствия, – ублажал Пятнышко, скрещивая ладошки. – Сатанинский не любит, когда кто-то одет лучше, чем он. Поэтому всех присутствующих переодевают в элементарный second hand и желательно женский».

Июнь Июлич всколыхнулся: «Что, кроме меня, еще кто-то есть?»

«Да, есть! Вон он, на другой кушеточке, голенький притаился с вопросом!», – с явной заботой помогало знакомству любезное Пятнышко, указывая в темноту.

«Здрасьте, а вы кто?», – поинтересовался Никакой, понимая, что он в том же странном положении.

«Я – Соболь. Акционер одного очень успешного предприятия, был дома, собирался в Канны, оказался тут, а вы?»

«Я – Никакой… Июнь Июлич Никакой».

«Голые валеты», – во вздохе улыбнулся Пятнышко, скручивая ручонки.

«Мне кажется, что у нас два пути, либо это розыгрыш, либо террористы…», – оценивая их общую ситуацию, заключил господин Соболь.

«Да нет же, это сон, я верю в это», – с улыбкой убеждал Июнь.

«Да ну! Скажите еще… Не ту дорожку выбрал».

«Вы все путаете! Это путешествие – ваш счастливый билет», – возмутился Пятнышко, расчесывая облысевшую голову.

«Но мне не нужно счастье! Мне нужно в Москву!», – вскричал господин Соболь, сопротивляясь происходящему.

«С этими просьбами, друг мой, обращайтесь…», – пробил никому не известный хриплый басовый голос, что странным образом выкатился из горла Пятнышко.

И здесь несложную компанию раздавил интеллектуальный шум ненастроенного пианино. Кто-то мрачно уселся за инструмент и вырубил на клавишах классический этюд. Гости переглянулись, и в центр зала внесли серебряную сахарницу на львиных ножках, на крышечке которой был установлен скрученный в узелок ключик. Пятнышко тут же воскликнул, прихлопывая в ладоши: «Игры в кости, господа! Игры в кости!».

Пока белые руки гнались вдоль октав, звук рояля становился все более чистым, настроенным. В зал вернулся Сатанинский с пятеркой своих слуг. Они что-то переставляли, вроде разбирая атмосферу, выносили мелкие вещи, протирая бережливо мебель, затем вносили новые предметы, раскладывая их, будто те реквизит к диалогу. Одним словом – суета. Последним мгновеньем стали новые светильники и три десятка необъяснимо расставленных повсюду кремовых свечей.

«Я готов играть, господа, прошу занять места по предпочтению», – заявил Сатанинский, запахнувшись в отрезе бардового бархата, его голое тело ничуть не стеснялось присутствующих гостей.

«Ну? Что дивитесь? Довольно мечтать, обстановка разряжена, пора начинать проигрывать», – он достал из сахарницы две черные кости, усеянные изумрудами, и бросил их на обеденный стол, в зале послышался звук бубенцов. Кости показали число девять.

«Ой, сейчас на водке начнет гадать!», – вскрикнуло Пятнышко, держась за голову, его тоненькие реденькие волоски в буквальном смысле встали дыбом. И вправду Сатанинский разлил весь графин на то место, куда улеглись брошенные им кости, и водка перевоплотилась в масло, принимая светло-бурый оттенок, а через секунды и вовсе обернулась в нефть без запаха. «Обожаю этот крекинг! Беспредельные спирты! Видно, удача зреет», – заговорил Сатанинский, внезапно переменившись.

Нефть густела все больше и больше, и когда-то растекшееся вещество, неожиданно собралось в волнистый камень, а после десятка вращений твердо застыло, напрочь изменив свое физическое свойство. «Теперь это – семя. До восхода нужно посеять, – продолжил Сатанинский. – Дальше прорастет, и брошенные кости с плодами выйдут».