Оксана Бердочкина - Звездочет поневоле

«И что вам это даст?», – вступил Соболь, уже привыкший к своей наготе.

«Будущее! Мое праздное будущее, без которого я стану существовать только наполовину, ибо прошлое уже есть».

«Не проще ли продать данный метаморфоз? Очень удобно, и не надо ждать этого самого будущего, деньги на руку и все довольны».

«Вы, господин Соболь, рассуждаете так, как я когда-то смел подумать, но эта схема придумана мной исключительно для тех, кто умирает. Человечество постоянно совершает поступки, поддерживающие мой личный авторитет, хотя, признаться, я не настолько всесилен, как кажется. Видите ли, я завишу от человечества, как вы от своего бизнеса. Человечество было запущено с целью искупления и торжества, а уже после пришествия таких персонажей, как Сын Божий, тьма была повергнута навечно. Так что я могу состояться только в том случае, если с вами будет происходить что-то отклоняющее от принесенных заповедей. Вот, например, процесс зла в вашей душе, во всех отношениях меня питает. Вы злитесь, я богатею, я становлюсь крепче, вы смиряетесь, и ваше смиренье затворяет мое существо в бездну. Правда, это постоянная игра, где бы вы ни были, материя или дух, этот мир или тот, путь к миру, что был оставлен от земного сложения. В любом случае я – филателист всех греховных процессов, и я не смею терять ни минуты, отсюда все ваши беды. Вы доверяетесь мне, и я нарушаю вас, я ввожу вас в безумие, вы становитесь рабами бессмысленных вещей, обстоятельств, я путаю вас, и вы отдаете все свои жизненные силы на пустяки, бесполезно тратя себя, лишь бы подальше от этой святой истины, и все свои недолгие годы жадно стареете в моих ловушках».

Сатанинский тронул крышечку серебряной сахарницы, на которой был установлен скрученный в узелок ключик, и с чертой лукавства улыбнулся глазами – меняя их непостоянный цвет.

– Что ж, господа, довольно вопросов… Пора играть по-настоящему, точно, как вы любите, а именно по-моему, отбирая чужое и ни во что не вдаваясь, – и глаза его сделались желтыми, режущими, полными опасных знаний. Необычный метаморфоз участил пульс наблюдавших, и Сатанинский с присущей ему театральной чертой буквально пропел: «Игры в кости, а после не выйти из сна», – господа переглянулись в сомнении, испытывая планку страха. Плоскость, на которой они держались друг друга, обернулась в точку, и, посредством магических уловок, – реальность, трансформирующаяся в прошлое, сложилась в загадочную лестницу. Все участники необъяснимого физического процесса оказались на одном из пролетов, господа вдыхали атмосферу, едва свыкаясь с ее содержанием. Лестница была полна предметов, что послужили декорацией к их последней беседе. Розы, рояль, костяной фарфор, заветная серебряная сахарница, три десятка кремовых свечей были сплетены с чертою авангардною без сути и предназначения. Стены необычно раздвинулись, словно пали друг за другом, образуя заблуждение смертного зрения, и сквозь молочную даль узрели они летящий оперенный снег, а после их общая реальность, как и общая судьба, обернулась ломаной, волнообразной конструкцией, зависящей от их собственного пульса. «Судья Вселенной, отверни вспышку взора своего!», – прокричал Сатанинский, обращаясь в оголенное небо, что расплодилось в секунду над их головами. Ибо всякая партия белых невозможна без оборотной стороны, так и черная, прислуживая – побеждает. И Господь унес свое право подобно фонарику в неизвестность, и менее чем за секунду пролеты магической лестницы потеряли «радиус счастья», и все сделалось зыбким, недолгим с устойчивой возможностью разбиться, потеряться во времени, сгинуть вместе с кровью своей. «Не находи ее двери. Рассыпаны яды для моли. Ничто не похоже на скорость. Слава часам редкостной боли», – прошептал Февраль, и его физическое тело разбилось, подобно хрупкому льду – он обернулся вьюгой, полной неизвестности и русской тоски. Заполняя собой условное пространство, что было выражено в виде конструкции магической лестницы, дьявольский февраль изгонял нечто из того, что сам же явил в земной мир, словно отдавал дань тому, против которого, казалось бы, он играет. В темном небе зажглась звезда, и была ее сила подобна раннему утру, фрагменты запущенных стрел вымолвили на всех языках, пролетев над их головами, но не принесли они смерть, а пробили магию того, что обычно из земли является, и показался взгляд Апостола Петра, и звук ключей осыпал нелегкую действенность. «Есть свидетель! Есть! Твой свидетель!», – прокричал Сатанинский, не восстанавливая человекоподобного образа, будто склонялся перед великим Апостолом, в спешке оправдывая свои действия. «Не отбирай! Мои!», – упрашивал Февраль, смиряя силу свою, и глаза Апостола на миг закрылись – не веря в случай на случайных правах, словно вверяли свое особенное разрешение.

Все приобрело необычный блеск, из купола небесного упало лиловое яблоко, совершив путь развития тесной двойной системы. Оно выкатилось в никуда, исчезнув в параллелях земного сложения. Лестничная конструкция тронулась, и все содержимое происходящего – взлетело подобно демоническому каравану, с силой нашептывая звук девственного сада, в котором когда-то лукавый змей таился. Под бой наручных часов, украденных с запястья Июня, показались позолоченные сани, переворачивая своим спешным движением едва сложившуюся данность. Сани затягивали в себя еще жившие тела, еще цельные предметы, что так и не обернулись в смерть от сильнейших преобразований, и, не считаясь с пассажирами, бросились в перевернутую бездну, полную не смертельного огня, что расступилась в то самое мгновение, когда Петр прикрыл свой взор. Все унеслось стороной, едва гибель затворилась, глаза Апостола исчезли с карты вселенной, унося с собой загадочный источник света и силу утреннего сияния.

Этой тяжелой уже прожитой ночью миру снились аллеи, не имеющие существенного края, что вели в прозрачность тайн, рассыпаясь в кулаке сонной конвульсии, вздоха, зевания. В то время как после часов, пережившие наказание философа – потеряли себя, с раскаленного подоконника слетел голубь, оценивая старые виды лазурного берега. Порхая над запахом рынка в поисках крепких ветвей и цветущих каштанов, он отдыхал на карнизах коралловых крыш, неся мир тому, во что он в данный момент смотрел. Бледные ставни в городе Nice отворили себя, оголяя угол заставленной комнаты – смотрящей в море, и между страницами книги с пейзажами Claude Monet рассыпался спрятанный дубовый лист, что был украден с аллеи сна еще тридцать лет тому назад.

«В то время, как после часов…»

Однажды кто-то снял мраморный домик с видом на воду, и в холодном мае небесные своды покрывались серебром, боясь простудиться, а после выпал снег, продолжая суетиться с небес мелкими крошками, и вечное солнце кипело в своей системе, нежно отдавая свои руки земле. Уехать в Лондон, переодеть костюм, купить три колеса для летних дорог, захотеть тоненькую девочку с чистыми глазами подвезти до угла Grosvenor Square – это все твой сердитый фолк. Когда доберешься, пересчитай деньги испачкай формальным парафином шелковую сорочку и примерь часы с тремя циферблатами на левую руку. Я не жду, я только надеюсь на возможность далекого будущего. Деревья заполняли сад своим колоритом, душой, очарованием, и каждая травинка знала прошлое корней, как было посеяно, где дух скитался, за что его заточили в семя яблони, дуба, осины. Как приживалось в земле, как прорастало от сезона к сезону, и пересказывалось быль за былью. Уж поле вспахано для новых садов, уж движется Страшный суд, а ты все здесь в этой жизни заплутал. Через год вернешься сюда и станешь смотреть на воду явственной вишней, по щиколотку мне будешь первое время. Я склонюсь над тобой, произнеся: «Твой состав крови есть самоубийца», – а через несколько лет ты удивишься первому чувству рождения плодов и что эти рождения безболезненны для тебя.