Ричард Сенфорд - Зов

Если страсть посетит его вновь, быть беде. С новой женщиной будет трудно справиться, он это сразу почувствовал. К тому же она ничем не поможет ему, если в ней не окажется того напряжения, которое он ощутил, когда пожимал ее руку, и прочитал в ее глазах, разряда, подобного тепловой молнии, пробегающей между землей и облаком.

Конечно, она всего лишь тень. Когда-то раньше она имела другую оболочку, но, как всегда, какие-то штрихи добавились, а какие-то исчезли, как на холсте, переписываемом на протяжении веков. Даже он, Таггерт, не может предсказать последствия. Единственное, в чем он был уверен, — это в ее совершенно особом качестве, том заряде, который столь красноречиво выдал ее. Он вглядывался в темное окно, пытаясь освободиться от мысли о ней, и чувствовал, как кровь пульсировала в венах. Она была там, в его памяти, как навязчивая идея, от которой он никогда не избавится. Мара, Мара, возвращающаяся из сада, спускающаяся по винтовой лестнице, встающая с постели. Все это нахлынуло на него, пока рука лежала на прохладном выступе стены. Память о Маре и кратком миге.

День взятия Бастилии, подумал Таггерт, и тихо засмеялся. Разгар лета. Он вспомнил другие такие дни и неизбежно останавливался на одном.

Он ощутил запах ее духов за спиной. Он стоял, оперевшись на широкий каменный выступ, глядя из окна в металлической раме на каменный двор, на проступающие из темноты очертания холма.

— Они ждут, Ной.

Он узнал голос, так же как раньше узнал шаги в холле. И с удовлетворением отметил, что она отослала вниз жалкую парочку. Тем не менее ему хотелось услышать совсем другой голос, который бы он не мог предсказать. Ему хотелось, чтобы голос звучал как новая, незнакомая музыка, лишенная той вселенской грусти, которая никогда не покидала его.

Таггерт опустил штору и повернулся к стоящей в дверях Фриде Бекман.

— Они собрались в гостиной, — Фрида была в платье с глубоким вырезом, строгим, как его туника. Встав рядом, она коснулась его рукава.

На ней не было никакой косметики и украшений, и в тусклом свете резко обозначился ее возраст.

— Все в сборе? — спросил он.

— Да.

Он устало кивнул и вышел из комнаты в холл. Фрида Бекман последовала за ним. Они стали спускаться по лестнице в сторону неясных гортанных звуков, которые уже нельзя было назвать человеческими голосами.

По пути в гостиную он уже избавился от видений прошлого — окна в замке над Адриатическим морем, запаха омара в старинной комнате, незнакомой женщины, которая только потому так легко завладела его мыслями, что напоминала ему о той, другой. Двери в гостиную были открыты. Все ждали его: черные фигуры, стоящие группами и парами. Идя от лестницы к двери Таггерт сконцентрировал все свое внимание, сфокусировав мысль в один чистый тон.

Он четко видел цель, человека, стоящего в его городском доме за много миль отсюда.

Когда он вошел в гостиную, Фрида Бекман отстранилась от него и присоединилась к остальным. Все глаза впились в него, голодные глаза в темных обводах. Украдкой, инстинктивно они продвигались вперед, как звери перед кормлением.

Таггерт изучал их лица. Все здесь — Кенджи, и Ллойд, и другие, вся его стая. Они уже оставили свои глупые мысли о каком-то ритуальном идолопоклонстве, которого ожидали.

Все ждали. Тишина нарушалась только тихим шарканьем ног. Крадущийся зверь. Крадущийся на полусогнутых лапах. Пахучий дым с пряным вкусом на языке. Дудочка и барабан. Зловонное дыхание людей и бьющиеся сердца.

Таггерт громко вздохнул. Все инстинктивно отозвались. Звук их дыхания успокоил его, как всплеск моря.

В горле Таггерта зародился звук. Сначала он напоминал сухой скрежет, а затем сменился другим звуком, уже не человеческим. Он был подобен крику птицы, а может быть, и не птицы. Скорее крик массивного крылатого существа, ящера, чем птицы. Этот крик — наполовину скрежет, наполовину вой — набирал силу и вылетал из сухой грудной клетки Таггерта. Он нарастал и затихал в его горле, перемещаясь вперед и назад, как пила по сухим костям.

Кенджи Сукаро открыл рот, исторгнув грубый вой. Ллойд Баррис тоже зарычал, неподвижно стоя на сильных ногах и мотая головой. Крик Фриды Бекман был похож на всхлип, а из запрокинутого вверх рта черного человека раздался высокий чистый звук. Он шел прямо из чрева, как будто какой-то бог дул в его тело, как в горн.

Старый дом на гранитном холме звучал как старый колокол. Зов его был обращен к кому-то в городе.

У подножия холма из норы в гнилом стволе высунула нос рыжая лиса. Земля, что ли, ходуном ходит? В борьбе между голодом и страхом победил голод. В одно мгновенье лиса развернулась и нырнула в кусты, оставив после себя капли слюны на листьях. Из норки в корнях светились глаза какого-то пушистого зверька, расширенные от ужаса.

Барри Хильтон что-то пробурчал себе под нос, выдвигая стул Этот звук означал несогласие с утверждением «Сегодня первый день лета».

— Что же тогда сегодня по-твоему, умник? — спросила жена Барри — Мишель. Ее черные волосы блестели в электрическом свете лампы. Они не то чтобы торчали, просто были зачесаны наверх и закреплены так с помощью геля. Ей казалось, что она улыбается, но со стороны казалось, что она морщится от боли.

— День взятия Бастилии, — отозвался он, довольный собой. Любые пустяковые вопросы, ответы на которые он знал, приводили Барри в восторг.

— В честь Жака Бастийа, изобретателя комода, — добавил Брайен Томас, снимая фольгу с пробки шампанского. Широким жестом он придвинул Мишель стул, стоящий напротив Барри.

— Вовсе нет, — продолжал Барри. — В честь начала французской революции. По такому случаю должен быть фейерверк.

— Будет вам фейерверк! — провозгласил Брайен и выстрелил пробкой в гостиную, потом быстро наклонил бутылку к стакану Мишель, чтобы не пролить пену.

Он поискал пробку глазами. Он видел, как она ударилась о жалюзи, потом потерял ее из виду, хотя показалось, что он слышал легкий шлепок где-то рядом с магнитофоном. Брайен знал, что это глупо, но приятное возбуждение захватывало его. Кроме того, Мишель улыбалась так, будто Брайен ей очень нравился, хотя он и пытался сделать вид, что этого не замечает.

Затем он стал наполнять стакан Барри, стараясь, чтобы шампанское не перелилось через край. Ему хотелось есть. В это время из кухни появилась Ронда в изящном белом платье. Она прямо читала его мысли!

— Барри, помоги мне, пожалуйста. — Она пыталась поставить серебряное блюдо в центр стола. Пальцы ее были унизаны кольцами.

— О-о, — проворковала Мишель. — Великолепно.

Барри осторожно водрузил блюдо на стол и стал его с благоговением разглядывать.

— Заливной лосось, — наконец произнес он. — Ронда, ты как знала, что я люблю заливной лосось. — Он неестественно широко улыбался. Он был взволнован. Свет лампы отражался от очков и блестящего лысеющего лба. — Откуда ты узнала?