Сергей Дубянский - История болезни (сборник)

Олин деловой тон раздражал сердобольную «хозяйку».

– Почем я знаю, какой период?! Ну, год, может, два… – она снова взялась за тарелки, – я думаю, в районе ждут, пока они все перемрут и тогда закроют эту богодельню. Недолго осталось… – женщина снова повернулась к гостям, – а вы-то, кто будете?

– Мы, журналисты, – представилась Оля, – хотим написать обо всем, что здесь творится. Вас, извините, как зовут?

– Зовут меня Анна Ивановна, только зря вы это затеяли…

– Как, зря?.. – Оля растерялась. Видимо, глаза ее округлились, обретя настолько удивленное выражение, что Анна Ивановна вытерла руки о полу халата и наконец-то отошла от мойки, посчитав разговор важнее оставшейся посуды.

– Я не могу объяснить, но им здесь хорошо. Я сама не раз пыталась понять это… сейчас ведь все понимающие стали, – она усмехнулась, – раньше нам только сообщали, что в мире делается, а сейчас еще норовят объяснить, почему – что, вроде, люди так устроены; мол, психология у них такая, и по-другому быть не может. Мы ж в свое время не знали этого. Для нас в Москве указ издали, и мы стали так жить, а, оказывается, все происходит в соответствии с психологией…

– Так почему, зря? – перебила Оля, возвращаясь от философских рассуждений, уводивших в совсем неинтересную сторону. Она ведь заранее готовилась выслушать массу жалоб и претензий к новой власти, позабывшей о ветеранах; приготовилась сочувствовать и обещать дойти до самого губернатора, а получалось, что никакое вмешательство не требуется. Нонсенс – им тут хорошо, хотя хуже и быть не может!

– Я не психолог, но мне кажется, они сами не захотят жить по-другому, – повторила свою мысль Анна Ивановна.

– Но вы ж сказали, что они мрут с голоду! – вступил в разговор Миша.

– Я не знаю, в чем дело. Может, просто здесь им лучше, чем бомжевать на улице…

– Но если создать нормальные условия, будет еще лучше!..

– Да, не знаю я!.. – Анна Ивановна вернулась к тарелкам.

Оля поняла, что дальнейшая абстрактная беседа ничего не даст, а на конкретные вопросы Анна Ивановна, может, и могла б ответить, но… протрепалась с Мишей о каком-то Туркменистане, вместо того, чтоб подготовиться, идиотка!.. Она уже собиралась попрощаться, когда Анна Ивановна обронила совершенно непонятную фразу:

– Вы б утром на них посмотрели. Я-то вижу, когда кормить их прихожу. Они счастливые… у меня такого счастья в глазах нет, когда муж раз в полгода все-таки получает зарплату…

Оля шагнула обратно.

– А что же здесь происходит ночью?

– Почем я знаю? Я говорю то, что вижу, и делаю из этого свои бабьи выводы. Может, они любовью тут занимаются?..

Оля услышала, как Миша за ее спиной прыснул от смеха, и готова была убить его, но, к счастью, Анна Ивановна ничего не услышала.

– Анна Ивановна, а с ними самими поговорить можно?

– Девушка, что вы у меня спрашиваете? – Анна Ивановна, похоже, начинала злиться еще и оттого, что не смогла верно донести свою мысль, – поднимайтесь на второй этаж и разговаривайте, сколько хотите. Они все там.

– А вы еще долго здесь будете?

– Что мне здесь долго делать? У меня свое хозяйство. Потом приду, конечно – ужин им сготовить, да подать.

– По-моему, это сумасшедший дом, – сказал Миша, когда они оказались в коридоре.

– А старость и есть форма сумасшествия, – заметила Оля.

Жаль, что Александр Борисович вряд ли согласится с таким определением. Скорее всего, он не станет спорить, а разведет руками, сказав что-нибудь, типа «Это мнение сугубо личное…», но в душе-то все равно решит, что с заданием она просто не справилась. Нет, репортаж надо сделать во что бы то ни стало! Пусть он будет не совсем таким, как планировалось, но он должен быть интересным, при этом полностью отражая настроение и реально сложившуюся ситуацию. А для этого ситуацию требуется понять…

– Ольга Викторовна, «Сникерсы» нести? – напомнил Миша.

– Конечно, неси.

Оля смотрела на удаляющуюся Мишину спину, слышала скрип половиц и вдруг подумала, что запах перестал быть таким уж омерзительным. Она чувствовала себя вполне нормально, даже… (полчаса назад она не могла и представить подобного!) даже уютно. Подошла к окну. Миша уже открывал машину, а на дороге маячили две знакомые сгорбленные фигуры, которые медленно приближались.

…Нет, никто мне ничего не расскажет. Я должна дойти до всего сама. Что может быть в здешней жизни такого, с чем они упорно не хотят расставаться?.. Причем, это Нечто может нарушиться даже наличием нормального питания и медицинского обслуживания. Полный абсурд – отказываться от самого необходимого!.. Ответа не находилось, но он должен был быть – в любых поступках и желаниях присутствует мотив, вот только, в чем он?..

Миша догадался переложить «Сникерсы» в непрозрачный пакет, чтоб на общем фоне не выглядеть совсем по-идиотски с ярко разрисованной коробкой в руках. Оля видела, как он делал это, расположившись на багажнике и механически прикинула: …Их двадцать, а «Сникерсов» двадцать пять. Значит, кому-то придется больше, а кому-то меньше. Да воздастся по заслугам!.. Кто больше и интереснее расскажет, тот больше и получит, – она улыбнулась, почувствовав собственную власть, хотя, наверное, это и грешно в отношении немощных стариков.

– Наших знакомых бабулек ждать будем? – громкий голос Миши, появившегося в двери, разбудил невразумительное эхо.

– А что их ждать? Пошли – авось не заблудятся.

Они поднялись на второй этаж – те же темно-зеленые стены, те же облезлые белые двери и та же тишина. Последнее являлось странным, учитывая наличие двадцати живых людей. Оля заглянула в первую от лестничной площадки комнату – не зашторенное окно, стол, три кровати. Сначала ей показалось, что комната пуста, но потом она увидела на одной из кроватей седую старушку. Она была такой сухонькой и маленькой, что под серым одеялом лишь чуть обрисовывался ее контур, а глаза пристально смотрели на дверь, словно она уже ждала появления гостей. На какое-то мгновение в ее взгляде мелькнул испуг, но когда в комнату вошел Миша, тонкие, плотно сжатые губы ожили, складываясь в подобие улыбки, а на пергаментных щеках появились ямочки.

– Коля, сынок… – прошептала она еле слышно, – я знала, что ты жив. Я всегда это знала.

Миша от неожиданности даже поставил пакет на пол.

– Я не…

Но Оля больно наступила ему на ногу, и он замолчал.

– А это кто с тобой? Ты женился, да? И даже ничего не сказал матери… – из-под одеяла появилась крохотная, почти детская ручка, провела по глазам, вытирая невидимые слезы, – красивая… – старушка оценивающе разглядывала Олю, – как тебя зовут, дочка?

– Ольга.

– И имя хорошее… – она наконец улыбнулась во весь рот, обнажив беззубые десны, – у меня сестра есть – Ольга. В Витебске. Помнишь, Коля, мы к ней ездили?.. Хотя, наверное, не помнишь… ты маленький был… я тебе дам адрес, надо найти ее… хотя живая ли она? По радио намедни передавали, шибко фашист в Белоруссии злобствует… да вы садитесь, – спохватилась старушка, – гостинчиков только у меня нет – голод. Но, вот, война закончится, и все наладится. Товарищ Сталин сказал, что заживем лучше прежнего, когда разобьем фашистского «зверя»…