Сергей Дубянский - История болезни (сборник)

– У нас есть гостинцы, – Оля достала два «Сникерса»; подошла и осторожно положила на край постели.

– Ой, спасибо, дочка! – (когда она поднесла шоколадку к глазам, Оля увидела, как дрожат ее руки), – а что это тут все не по-нашему написано?

– Война закончилась, – пояснила Оля, – мы победили. А Коля до Берлина дошел. Это немецкая, трофейная…

– Правда, закончилась?! И мы победили?.. – лицо ее просветлело, а на глазах появились две настоящие слезинки, – слава богу! Счастье-то какое!.. – она порывисто вздохнула, не находя слов, чтоб выразить свои чувства, – значит, Коленька, ты был героем, раз дошел до Берлина? – она опустила руку, продолжая сжимать шоколадку.

– Конечно, у него и орденов много, только не надел он их.

– Жаль, – старушка снова вздохнула, – а то б мы как прошли с ним по городу!..

– Что вы несете, Ольга Викторовна?.. – зловеще прошипел Миша, но Оля будто и не слышала.

– А вы как здесь живете?

– Да как все. Что эти ироды с Родиной нашей-то сделали?.. Но мы все равно победили… Слава товарищу Сталину! Теперь наступит другая, светлая жизнь. Коленька, ты к нам на завод придешь или учиться будешь, как до войны хотел? На заводе у нас «Катюши» делают. Ты там, на фронте, видел, как они стреляют? Говорят, немцы шибко их боятся.

– Нет, «Катюш» он не видел.

– А что это ты все время за него отвечаешь? – подозрительно прищурилась старушка, – может, ему язык оторвало, что он с матерью разговаривать не хочет? – взгляд ее сделался таким строгим, что Миша попятился; толкнул спиной дверь и исчез в коридоре.

– Извините, мы сейчас, – Оля выскочила следом, – ты куда?!

– Коля, сынок… – донесся из-за двери слабый голос.

– Ольга Викторовна, что вы делаете? Какой я ей сынок?!

– Дурак, а что я ей скажу, что мы приехали брать интервью?

– Не знаю, но она же и так сумасшедшая!

– …Коленька, сынок, где ты? Куда ты ушел?..

– Я туда больше не пойду, – Миша мотнул головой, – герой войны… орденоносец…

– Ладно, – согласилась Оля, – но послушай, это старый человек. Может, кроме сына, у нее еще в войну никого не осталось, и она ждет его до сих пор. Ты не читал о таких случаях?

– Читал. Но зачем же ее обманывать?

– Зачем?.. – и тут спасительная формулировка, о которой Оля даже не думала, пришла сама собой, – пусть знает, что ее Коля жив. Может, он уйдет и не будет работать на этом «катюшестроительном» заводе, но он жив! Для нее это самое главное, понимаешь?

– Не понимаю. Это называется – маразм.

– Да, маразм!.. А что теперь делать?

– Ольга Викторовна, поедемте отсюда, – осторожно предложил Миша.

– …Колька, сукин сын! – вновь донеслось из-за двери, – а, может, никакой ты не герой, раз от матери прячешься?! Может, дезертир ты? Предатель нашей советской Родины? И одежда на тебе ненашенская…

Миша отпрыгнул от двери, словно боясь, как бы «мать», выскочив из комнаты, не набросилась на него. В это время послышались шаги на лестнице; потом показались знакомые головы в платках, поношенные рваные пальто.

– Все-таки приехали, – сказала «землистая», которую, как Оля помнила, звали Полиной Алексеевной, – зачем? Я же говорила, нечего вам тут делать.

Миша, еще не оправившийся от общения с «матерью», не задумываясь полез в пакет и протянул горсть «Сникерсов».

– Возьмите, это вам. Мы ж не хотим ничего плохого.

Старуха скосила глаза на пестрые обертки, потом на Мишу и сгребла их все. Мария, стоявшая рядом, даже не шевельнулась. Ободренный тем, что презент принят, Миша снова полез в пакет.

– И вы возьмите. Это вкусно и питательно.

– Нет-нет! – Мария отшатнулась, – это ей…

– Почему ей? Это всем…

Но Полина тут же по-хозяйски вновь опустошила протянутую ладонь, ссыпав шоколадки в карман. Видимо, таким образом разрешение на посещение дома было получено, потому что старухи, не говоря больше ни слова, пошли дальше по коридору и исчезли в последней, самой дальней комнате. Снова сделалось тихо; даже «мать» перестала звать Колю, видимо, смирившись с мыслью, что он не был героем.

– Вы что-нибудь понимаете? – спросил Миша.

– Пока нет, но надеюсь разобраться.

– Да?.. – Миша скептически усмехнулся, – а я думаю, что нам пора уезжать. Условия, в которых они живут, мы видели, чем их кормят, знаем…

– Мы еще не сделали ни одной фотографии, – перебила Оля, – а Александр Борисович просил наснимать побольше.

– Подумаешь!.. Щелкнем здание со всех сторон, и ладно.

– Миш, вообще-то ты у меня в качестве водителя, поэтому будь добр делать то, что я говорю.

– В таком случае, я могу тупо сидеть в машине, – обиделся Миша, – и раздавайте сами шоколадки этим психам, фотографируйтесь с ними, хоть в обнимку. Может, вас тоже кто за дочку признает…

– Вот и посиди в машине, – оборвала его Оля.

– Да нет, это я так, – Миша почесал затылок – неизвестно, что взяло верх, любопытство или нежелание подчиняться женщине, но он вздохнул, – пойдемте дальше.

Сделав несколько шагов, Оля открыла следующую дверь. Мужчина, лежавший на одной из трех стандартных коек, спал. Его подбородок чуть подрагивал, и изо рта вырывалось хриплое дыхание; обвисшие усы прикрывали верхнюю губу; на впалых щеках отросла густая щетина, а нестриженые волосы казались белее давно нестиранной наволочки. Лежал он поверх одеяла, даже не разувшись, и уродливые узловатые пальцы крепко сжимали суковатую палку с грязным концом, на котором болтался клок паутины.

Оля на цыпочках вошла в комнату и остановилась. На стуле, стоящем в изголовье, висел потертый серый пиджак. На одной его стороне тускло поблескивало несколько медалей, а с другой, сиротливый орден Красной Звезды. На столе, до которого можно было дотянуться рукой, лежал карандаш и исписанный листок бумаги. Оля осторожно взяла его, надеясь прочитать жалобу на тяготы местной жизни, но это оказалось письмо, начинавшееся словами «Лизонька, любимая моя…» Далее шло описание какого-то боя и множество вопросов о сыне, о жизни, а в конце – такие слова любви, которых Оля не хотела бы услышать в самом кошмарном сне. Никаких интимных или даже чисто человеческих желаний и воспоминаний, а все о Родине, для которой они оба живут; о смерти, которую он готов принять за эту самую Родину, и совсем коротко о том, что даже если он погибнет, то в последний миг будет помнить о жене и сыне. Правда, письмо не было закончено, потому что внизу не стояло ни даты, ни подписи. Оля положила листок обратно.

– Что там? – прошептал Миша, стоявший в дверях.

Оля не стала отвечать, чтоб не разбудить спящего. Она неслышно расстегнула сумочку и достала фотоаппарат. Ракурс показался ей удачным – изможденный старик, а рядом пиджак с боевыми наградами…

При первой вспышке спящий пошевелился; веки его дрогнули. Оля еще раз взвела затвор, снова нажала кнопку, и в этот момент старик вскочил с поразительной легкостью, но, похоже, забыл о больных ногах, из-за которых не расставался с палкой даже во сне; снова плюхнулся на койку.