Энн Райс - Мумия

Горячее летнее солнце осветило спящего человека. Его глаза увеличились. Какими словами описать то, что она тогда почувствовала? Тело начало раздаваться, полнеть, оживая. Зашевелились темные волосы, дрогнули веки, затрепетали ресницы.

«Он жив, это правда».

Она передала факел жрецу и подбежала к алтарю. Наклонилась над ним – но так, чтобы не загораживать солнце.

И ярко-синие глаза приоткрылись!

«Рамзес Великий, поднимайся! Царице Египта нужен твой совет!»

Он посмотрел на нее и прошептал: «Как ты красива».

… Она смотрела на площадь перед отелем. Видела, как просыпается Каир. Автомобили с шумом проезжали по чистым асфальтированным улицам. На аккуратно подстриженных деревьях распевали птицы. По гладкой речной воде плыли лодки.

Она вспомнила слова Эллиота Рутерфорда: «Прошло много столетий… новые времена… Египет много раз завоевывали… столько чудес, ты даже не представляешь…»

Перед ней стоял Рамзес в одежде бедуина. Он плакал, умоляя выслушать его.

В темном помещении с пыльными стеклами, со статуями и гробами она встала, изнемогая от боли, протягивая к нему руки, называя его по имени.

Когда они ранили его, по рубашке текла кровь. И все-таки он рвался к ней. Второй выстрел попал ему в руку. Та же самая боль, которую причинил ей злодей по имени Генри. Та же кровь и боль, и в блеклом утреннем свете она увидела, как они тащат его прочь.

Теперь я не смогу умереть. Это правда?

Рамзес стоял в дверях ее спальни. Она плакала, юная царица в трауре.

«Надолго?»

«Не знаю. Я понимаю, что сейчас ты не можешь отказаться от всего этого. Ты не в состоянии осмыслить то, что я тебе предлагаю. Позволь мне уйти. Пользуйся знаниями, полученными от меня. Я вернусь, будь уверена. Я вернусь, когда понадоблюсь тебе, и тогда, возможно, у тебя уже будут любовники, ты узнаешь, что такое война, что такое горе, и обрадуешься моему появлению».

«Но я люблю тебя».

Спальня в отеле Шеферда была залита ярким слепящим светом; мебель растворилась в мерцающем тумане. Мягкие занавески окутали ее, ласково касаясь лица. Совсем ослабев, она перегнулась через подоконник. Как кружится голова!

– Рамзес, я все помню!

Взгляд той женщины в магазине одежды! Кричащая служанка. И юноша, несчастный молодой человек, который посмотрел вниз и увидел ее кости!

О боги, что вы сотворили со мной?!

Она отвернулась от окна, от света, но он был везде – он ослеплял ее. Зеркало пылало огнем. Она упала на колени, вцепившись пальцами в зеленый ковер. Легла, дрожа, задыхаясь, стараясь избавиться от пламени, которое бушевало в ее мозгу, проникало в самое сердце. Все ее тело содрогалось от боли. Она парила в пространстве. И наконец затихла. Жаркий свет опалил ее кожу, озарив оранжевым огнем закрытые веки.

Эллиот сидел в одиночестве на веранде. Пустая бутылка поблескивала в лучах утреннего солнца. Он откинулся на мягкую спинку кресла и задремал. Голод, возлияния, долгая бессонная ночь обострили все его чувства, он слегка спятил. Ему казалось, что солнечный свет сам по себе является небесным чудом; вот ему пригрезилась длинная серебристая машина – она здорово грохотала, что за шутки? Какой забавный седоволосый человек слезает с высокого сиденья машины! Странно, но он направляется прямо к нему.

– Я всю ночь провел с Уинтропом.

– Прими мою благодарность.

– Старина, нам назначили прием на десять тридцать. Там все должно проясниться. Ты устроишь это?

– Да. Я все организую. Ты можешь на меня рассчитывать. Рамсей придет туда, если… ты гарантируешь ему неприкосновенность.

– Полную и окончательную, как только он подпишет заявление на Стратфорда. Ты, наверное, в курсе, что Генри снова отличился прошлой ночью – ограбил магазин. Там была полная касса наличных. Он выгреб все. И женщина…

– Ублюдок! – прошептал Эллиот.

– Старина, тебе надо выбираться из этого кресла, принять ванну, побриться и быть там…

– Джеральд, даю слово. Буду. В десять тридцать, во дворце губернатора.

Благословенная тишина. Уродливая машина уехала. Снова подошел мальчик.

– Завтрак, милорд?

– Принеси чего-нибудь, только немного. И апельсинового сока. И позвони еще раз в номер моего сына. Спроси портье. Сын наверняка оставил мне записку.

Ее молодой лорд проснулся очень поздно.

Рим пал. Прошло две тысячи лет.

Она часами сидела у окна, одетая в «миленькое голубое платьице», и наблюдала за городской жизнью. Теперь все разрозненные куски виденного ею сложились в единую картину. И все-таки так много еще предстоит узнать, так много увидеть.

Она позавтракала, и слуги давно унесли посуду; ей не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел, с какой дикой жадностью она поглощает еду в неимоверных количествах.

Лорда Саммерфилда ждал весьма скромный завтрак. И когда он вышел из спальни, Клеопатра сказала, затаив дыхание:

– Как красиво!

– Что это, Ваше Величество?

Он наклонился и поцеловал ее. Она обвила руками его талию и поцеловала обнаженную грудь.

– Это твой завтрак, юный лорд, – сказала она. – Мне нужно многое узнать. Многое увидеть.

Он сел за маленький, застеленный скатертью столик. Зажег свечи.

– Ты не присоединишься ко мне?

– Я уже поела, любовь моя. Ты сможешь показать мне современный город? Сможешь показать мне дворцы, в которых живут британцы, правящие этой страной?

– Я покажу вам все, Ваше Величество. Она присела напротив.

– Ты самая загадочная женщина на свете, – сказал Алекс, и опять в его словах не было и тени насмешки или злости. – Вообще-то ты напоминаешь мне одного человека, тоже очень загадочного… Но какая разница? Почему ты так улыбаешься? О чем ты думаешь?

– Как все замечательно, – снова прошептала она. – И ты, и вообще вся жизнь, мой юный лорд. Все-все. Так красиво.

Он вспыхнул, будто девушка, положил серебряные вилку и нож, наклонился над столиком и снова поцеловал ее.

– Ты плачешь, – заметил он.

– Да. Но я счастлива. Останься со мной, юный лорд. Не уходи вот так сразу.

Казалось, он удивился, даже замер. Клеопатра пыталась вспомнить: знала ли она когда-нибудь человека, который был так ласков с нею? Может быть, только в детстве, когда она была еще очень глупа и не понимала, что к чему.

– Я вообще не хочу никуда уходить от вас, Ваше Величество, – сказал он. На миг он погрустнел, словно сам себе не верил. Потом растерялся.

– А вечером будет опера, милорд, давай пойдем вместе? А на балу потанцуем.

Каким светом озарились его глаза!

– Это будет чудесно, – прошептал он.

Клеопатра показала на стоявшие перед ним тарелки:

– Твой завтрак, милорд.

Он ел очень умеренно. Потом взял маленький сверток, лежавший возле тарелки, – раньше она даже не заметила его. Разорвал бечевку и достал нечто напоминающее толстый свиток, испещренный мелкими буковками.