Аарон Макдауэлл - Песок. Повесть длиною в одну ночь

— Зачем?! — заорал я. Но крик не получился.

Зачем?.. — прохрипел я только, и уронил голову на мерзлый песок. И почувствовал, как царапает он мою кожу, — как не мою. Она превратилась в резиновую маску на моем лице.

Подлетела ворона. Под предлогом того, что нашла что-то интересное на земле, наклонилась, едва не касаясь клювом мерзлого песка, качнула головой, но мне было ясно — это все только для того, чтобы вновь пробуравить мне череп взглядом одного черного глаза, в котором отражался свет лампочки.

С днем рождения, — усмехался этот взгляд.

Мне вдруг стало все равно.

— Иди на хрен, — тихо и умиротворенно послал я пернатого поздравителя.

И закрыл глаза.

Боже. Вот вроде и мысли правильные часто посещают, и сделать что-то хочется... А не делаю. Как белый флаг с черным солнцем жизнь развевается, как будто хочется чего-то, а не дается в руки, темной пеленой скрыто. Господи, наставь и дай мне веры и силы. А если подашь веру и силы мне преумножишь, то подскажи — для чего?

Для чего мне был дан Димка? Для чего я ему был? Почему ты забрал его у меня?

Хоть на один вопрос ответь, Боже.

Хоть на крупицу приблизь меня к себе.

Так хочется не знать, не верить, — а веровать, что ли. Честно и чисто приблизиться к прощению. Боже, ты ведь видишь все грехи. А живой я, хоть и умирающий, и сейчас перед тобой ниц пал. Прости мне все, тяжело умирать мне, ой как тяжело.

И не хочется. И страшно как...

Мразь я.

Плюнул бы в рожу себе, если бы смог. И не простил бы никогда.

А ты?

Простишь?

Тебе нет прощения, — со спокойной решимостью думал я, глядя, как он падает на спину, поскользнувшись на обледенелой дороге. Замерзший асфальт с утра посыпали песком, но это никак не спасало ситуацию.

Я помог ему подняться. Во мне горела холодная ненависть, вырывалась паром изо рта.

— Живой?

Он отряхнулся от снега, кивнул, недовольно поглядел на испачканные замерзшим песком штанины.

— Та вроде как… — проговорил он неуверенно.

Живой. Я рассмеялся.

— А почему ты еще живой?

Слова, словно удары молотка в беззащитный висок.

Он посмотрел на меня каким-то новым взглядом, стал похож на застигнутого врасплох карманника. И во взгляде этом читалось многое. И остаточная неуверенность, и смятение, и странная пустота. А главное — в этих глазах отражался ледяной крик убитого им больше года назад мальчика Димки. Был такой, бегал тут по двору такой светленький.

Чисто механически снова отряхнув штанину от прилипшего песка, который все равно ни черта не спасал от гололеда, он выпрямился. Песчинки упали на замерзшую корку, скрывающую асфальт, и отозвались в моих ушах заупокойным звоном.

… кап-кап — обиженно рассыпались они, чтобы больше никогда не оказаться вместе.

Моя нога врезалась ему под колено. Он вскрикнул и упал обратно на лед.

Я не думал. Ни о чем. И его сдавленные крики не могли меня остановить. Потому что я их не слышал, и в тот момент в моей голове колоколом звучало, обрывая сердце и уничтожая рассудок, только Димкино молчание.

Молчание — знак согласия, да, Димка?

Удар ногой в ухо. Весело. Как в футбол играешь.

— Гол, сукина ты тварь! — тяжело выдыхая пар вместе с истерическим хохотом, орал я.

Да, Димка?

Хруст ломающихся костей. Да плевать каких — главное, что это его кости.

— Признавай, сука! Признавай!

Прыжок двумя ногами на живот. Нечеловеческий, страшный вопль. Мое падение.

Женский крик.

— Милиция!

— Муж твой, да? Да?!

А хоть и милиция. Да пусть хоть НАТО. Дайте только зарыть этого гада, живьем закопать, и пусть хоть час помучается, а потом сдохнет, а я его потом откопаю и воскрешу, и снова уничтожу, урою, сгною в бесконечной боли…

…или сгнию в бесконечной боли сам, потому что и так нет мне жизни.

Удар. Еще. Еще.

…кап-кап — брызги крови…

…каждая капля — как будто кирпич, ложащийся в ровную, ненормально ровную кладку стены, за которой осталось все, что у меня было, отделяющую меня от прошлого, и теперь одна дорога — в снежную пустыню будущего. А есть ли оно? Что для меня — будущее?

Не знаю. Мне плевать. Сейчас есть только он, мотоциклист херов, волчара, который должен быть уничтожен, и моя злобная, всепоглощающая ярость, мы в клетке, накрытой черным покрывалом, и из нее никуда не деться, не вырваться. Вот оно, настоящее. Вот это – настоящее.

— Папа!

…и словно включили звук. Словно дали свет, словно вновь опустили декорации, вернули меня в мое тело. Я вывалился из клетки в мир, опять погрузился в дребезжащую трамваями и струящуюся высокооктановым бензином реальность.

Кажется, даже пошел снег. Кто-то сигналил, неподалеку кто-то что-то кричал, отсюда было не слышно. Наверное, ко мне уже бежали.

Я высосал кровь из разбитых кулаков. Посмотрел вправо.

— Милиция… — тихо и обреченно шептала женщина, прижимая мальчика лет шести к своему пальто, отворачивая его лицо. Мальчик тихим мышонком вцепился маленькими кулачками изо всех своих сил в одежду мамы, зажмурившись и надрывно попискивая, как ведут себя дети в состоянии запредельного страха.

Сын владельца мотоцикла, украшенного воющим на луну волком.

Этот малыш — его сын.

Все, чего мне сейчас хотелось, это свернуть этому волчонку шею.

Я встал.

— Не надо… — полным слез голосом, но твердо голосом сказала женщина.

Я остановился. И куда-то мгновенно ушла вся ярость и внутренняя сила, осталось лишь осознание того, что я только что сделал. В стерильную пустоту рассудка медленно приходило понимание.

Боже.

Господи.

Что я такое?

Я развернулся. И побежал прочь.

…бежал, не оглядываясь. Останавливался, уходил дворами, петлял, как загнанный зверь. Оказался на набережной, где мне стало совсем страшно, потом каким-то образом совсем в другой части города, - не помню, как. Потом, словно свет выключили, мгновенно как-то стало темно. И я опять бежал по городу, расталкивая людей, желая раствориться в шуме транспорта, в свете фонарей, желая обогнать свои мысли. Но мысли неслись вместе со мной, и метеорами лупили голову изнутри, разбивая картины и образы, по кусочкам расчленяя ту мозаику лиц и воспоминаний, что я так долго собирал и оберегал, как живительное пламя истинного, душевного тепла.

Я забрался в какой-то яркий подвал, ворвался в самую гущу толпы, убегая от самого себя и от страшной действительности, ужаса содеянного. А мой мир, разбившийся в одночасье, осколками резал на части сердце, потрошил сознание, заставлял душу кровоточить.

Разойдитесь, - стонал я, молча пробираясь вперед.

Убирайтесь. Вы здесь никому не нужны.

И как-то не сразу понял, что толпа, в которую я ворвался, собралась на концерт. Потому что не слышал совершенно ничего, кроме звенящего гула в своей голове. Удивился только, почему все запрыгали, заскакали, и взгляды у всех стали совершенно безумные. Неужели они здесь все сошли с ума? Да нет. Они-то отчего?