Виктор Песиголовец - Лицо порока

— Рады были увидеть тебя, Макарушка! Рады были увидеть!

Его член, уже сморщенный, сине-бордовый, висит почти до колен.

— Вот сучье вымя! — ухмыляясь, ругается Макар. — Уже, считай, триста лет ему, а он все еще до баб охочий. Ох, и Тимофей, Тимоха!

— Триста лет? — переспрашиваю я, не веря своим ушам.

— Да, — кивает головой бригадир, — триста. Это если по-вашему считать. А по-нашему так только пятьдесят. Тут тебе надо пояснить: в Тартаре время течет медленнее, чем у вас, на земле, приблизительно в шесть раз.

— Так тогда выходит, что этот Тимоха еще не очень старый…

— Как сказать! — вздыхает Макар. — Учти, что черти простых кровей живут в среднем пятьдесят пять лет.

— А сколько же тебе? — спрашиваю, удивляясь их короткому веку.

— Пятьдесят три, — вздыхает бригадир опять и тут же скалит зубы. — Но годков, пожалуй, десять еще поживу. Здоровье вроде еще ничего, хотя, конечно, не то, что было раньше. Правду сказать, уж и не упомню, когда в последний раз покрывал свою женку. Давно дело было…

С другой стороны холма, куда мы зашли, в небольшой ложбине нашим глазам предстает неказистая хибарка, сложенная из камней и нетесаного дерева. Она несколько необычна: окон не видать, зато дверь — нараспашку.

— Это дом сотника Никанора, — объясняет Макар. — Внутрь можно и не заглядывать, знаю, что никого сейчас нет. Во всех дела наверху.

Замечаю у дома таган, возле него, на боку лежит медный котел. Он грязный, нечищеный, в нем — засохшие остатки какой-то каши, вроде как пшенной. Вокруг тагана валяются обглоданные кости. Мослы — и под порогом дома. А на самом пороге — сбитом кое-как из почерневших жердей — сидит и самозабвенно умывается серый пушистый котёнок.

Проходим еще немного и останавливаемся у груды камней. Макар, кряхтя и покашливая, присаживается на один из валунов. Рукой указывает мне на другой:

— Садись, Иван, отдохнем маленько. И отправимся в обратный путь. На первый раз ты достаточно увидел.

Я опускаюсь на плоский камень, с удовольствием вытягиваю озябшие ноги, которых почти не чувствую. И удивленно смотрю на свои туфли. Они в ужасном состоянии: разбитые, потертые, из дыр выглядывают грязные пальцы и обрывки носков. Когда же я успел сделать такое со своей обувью?

— Интересно, какую площадь занимает этот горизонт? — спрашиваю Макара.

— Двести шестьдесят квадратных километров, — отвечает он, устало потирая серую щеку. — Места всем хватает. Тем более что все население, какое есть, здесь никогда одновременно не бывает — работа, хлопоты, обязанности…

— Работает все взрослое население?

— Да, все, кто здоров. Дети начинают трудиться очень рано. Пасут скот, собирают фрукты и овощи, А потом, попозже, их начинают обучать своему ремеслу родители.

— Пути на другие горизонты им нет?

— Почему же? Можно выслужиться и попасть на второй горизонт или даже на работу в пекло, — немного грустно поясняет Макар. — Там жизнь посытней и покомфортней. Но должности выше помощника распорядителя нашему сословию в пекле не светит. Вот такие дела!

Дорога обратно наверх мне дается тяжело. Я до того устал, что еле переставляю ноги. К тому же они болят.

Устин дремлет на солнышке, все так же сидя под раскидистым деревом.

— Ну, Устинушка, — обращается к нему Макар, — показал я Ивану все, что нужно. Теперь мне некогда, дела ждут.

— Благодарю! — откликается Устин, становясь на ноги. И поворачивается ко мне: — Небось, ноги, сынок, гудят? Ну, ладно, отдай Макару тулуп, и будем собираться обратно.

Макар берет свою одежку, перекидывает через плечо и, отсалютовав нам посохом, плетется ко взгорку, где расположен грот с дверью на первый уровень Тартара. А я, подчиняясь старику, раздеваюсь и пью из бутылки, извлеченной им откуда-то из недр безрукавки, знакомое тошнотворное зелье. Потом ложусь на траву. Последнее, что чувствую, — жжение ступней.

И снова попадаю в пламя бешеного полета со стремительными подъемами и падениями.

Когда прихожу в себя, за окнами стоит непроглядная тьма. Я ничего почти не вижу, только слышу монотонное тиканье ходиков.

Старик включает свет, садится за стол и начинает набивать табаком свою трубку. Он сосредоточен и спокоен. А у меня ноет все тело и особенно ноги.

— Который уже час, дедушка?

— Четверть седьмого! — бросает он, не глядя на, меня.

— Мне пора домой! — превозмогая ломоту в спине, поднимаюсь с топчана. Едва коснувшись ногами пола, вскрикиваю от боли.

Что такое? Почему они так болят? Ой! Ноги мои все в ссадинах и порезах, в некоторых местах кровоточат. Вроде, я и вправду избил их, расхаживая по камням ада.

— Но этого не может быть! — восклицаю, пораженный догадкой. — Неужели все это немыслимое путешествие — не сон, неужели все было наяву?!

Устин невозмутимо продолжает сосать трубку.

— Сон? — переспрашивает он, не вынимая чубука изо рта. — Какой сон, сынок?

— О Господи! — от внезапного осознания того, что, возможно, мне действительно довелось пережить невероятнейшее событие, у меня закружилась голова и бешено застучало сердце. — Так значит… Это не транс, не забытье, не галлюцинации, вызванные каким-нибудь наркотиком?

— Нет! — изрекает старик коротко, вроде как с обидой. И, кряхтя, поднимается со стула.

— Но как такое может быть? — не унимаюсь я.

— А вот так! — разводит он руками и уходит в кухню.

Через минуту появляется с парой грубых башмаков под мышкой и парой носков, связанных с белого козьего пуха.

— Обувай, Ванятка! В своей дырявой обувке ноги отморозишь, пока доедешь домой.

На утро мои ноги совершенно распухли. Я еле втиснул их в свои самые просторные сапоги. Попробовал передвигаться по квартире — больно, но все же ходить можно. Заказал к подъезду такси и отправился на работу.

— Что случилось, Максимыч? — спросил меня шеф, когда я, шаркая по полу и матерясь, ввалился к нему в кабинет.

Что я мог ответить на этот вопрос? Сказать, избил, мол, вчера ступни, разгуливая по аду в сопровождении черта? Ясное дело, пришлось на ходу сочинить побасенку:

— Опрокинул себе на ноги чайник с кипятком. Случайно. Зацепился штаниной за стул и вот…

— Экий ты растяпа! — с сочувствием вздохнул шеф. — Ну, садись, спланируем следующий номер газеты. Что предлагаешь?

После совещания, которое длилось, как обычно, не более пятнадцати минут, я дал соответствующие распоряжения сотрудникам и приковылял в свой кабинет. Работы было совсем немного — пятница — день не тяжелый. А времени, наоборот, имелось предостаточно, и его нужно было убить с пользой.

Рассевшись в кресле у окна и задымив сигаретой, игнорируя запрет шефа курить в рабочих помещениях, я набрал номер телефона Ольги. Трубку, вопреки ожиданиям, никто не снял. Значит, моя любовь уже бегает с сумками по базару, а Олег парится на заводе. Подумав, я позвонил в приемную шефа.