Виктор Песиголовец - Лицо порока

Ляля бабочкой упорхнула на кухню, вслед за ней — и Настя, помогать.

Через пять минут на журнальном столике не было ни пяди свободного места — все было уставлено яствами.

— Мужчина, ну-ка, поухаживай за дамами! — кивнула Ляля на бутылку «Массандры».

Я откупорил ее и наполнил два бокала вином. Сладковато-терпкий аромат наполнил комнату.

— А почему ты налил вино только в два бокала? — удивилась Ляля. — Ты что, завязал?

Я развел руками:

— Вино на меня плохо действует.

— Ваня пьет только крепкие напитки, — пояснила Настя, поглядывал на меня с сочувствием.

Ляля озадаченно почесала вздернутый носик:

— Да, да… Я забыла… А водки-то у меня как раз и нет.

— Сейчас быстро сбегаю в магазин и куплю, — я поднялся с дивана, собираясь выйти в прихожую, чтобы одеться. Шлепнув себя ладонью по лбу, прибавил, обращаясь к Насте: — А мы тоже хороши! Пришли в гости с пустыми руками.

Настя вскочила и придержала меня за рукав:

— Вань, я сама смотаюсь! Дома же тоже водка есть, целых две бутылки в холодильнике. Просто из виду выпустила!

— Да нет! — махнул я рукой. — Пусть те бутылки дома стоят да ждут своего часа. Магазин же рядом. Сейчас я принесу.

— Пусть Настя сходит! — вмешалась Ляля. — Заодно и салфеток купит. Она сегодня весь день дома просидела, ей не помешает проветриться.

— Конечно, — согласилась Настя и, выйдя в прихожую, начала быстро натягивать сапоги.

— Деньги не забудь! — напомнил я. — Они у меня во внутреннем кармане куртки.

Настя ушла в магазин. А я откинулся на спинку дивана и закурил. Ляля одним духом осушила свой бокал и, нервно поставив его на столик, посмотрела на меня серьезно и несколько смущенно. Смущение в ее глазах я видел впервые.

— Ванечка, ты мужик вроде понятливый. Можно тебя попросить об одном одолжении?

Я кивнул.

— Только пообещай сперва, что не обидишься и… этот разговор останется между нами.

Я затянулся сигаретой и опять кивнул:

— Само собой, Ляля!

— Обещаешь?

— Обещаю!

Она резко наклонилась ко мне, — крепко обхватила мою руку и с жаром зашептала:

— Ванечка, помоги мне! Не знаю, что со мной происходит, но умираю, так хочу мужчину! Понимаешь, Ванечка, умираю!

Я обескуражено уставился на Лялю.

— Но… как…

— Миленький, пожалуйста! — продолжала шептать она. — Я вся измучилась, изнываю… Это просто мука какая-то! У меня, конечно, есть вибратор, но разве им заменишь живую плоть? — ее рука уже судорожно поглаживала мою ногу, перемещаясь все ближе к паху, а темные глаза были окутаны дымкой страсти.

— Тебе нужно завести мужчину, — посоветовал я, стараясь придать голосу как можно больше теплых тонов сочувствия. Ляля сейчас, безусловно, в нем нуждалась — это было отчетливо видно по ее лицу и лихорадочным движениям рук.

— Ванечка, золотой, пожалуйста! Ванечка! — трепетала она, принимаясь за молнию на моих брюках.

Я попытался мягко остановить Лялю, сжал ее руку. Но женщина, как дикая кошка, прыгнула на меня и впилась губами в мой рот. Столь пылкий напор похотливой, изголодавшейся самки ошеломил меня и я на какой-то миг растерялся. Этого оказалось достаточно, чтобы Ляля успела выудить из брюк мой инструмент.

Дернувшись, я сбросил ее с себя, вскочил с дивана и запихнул свое сокровище на место. Ляля, как куль, упала лицом на диван и беззвучно зарыдала. Вид у нее до того был жалкий, растоптанный, что я сдался: мужчина я, в конце концов, или нет? Женщина умоляет, унижается, а я ломаюсь, будто прыщавая девственница! Что мне стоит выручить истерзанную бешеным желанием даму? Я обхватил Лялю за ноги, приподнял их и, задрав ее попку кверху, рывком отбросил подол халата. Еще пара секунд, и Ляля, сладострастно застонав, завиляла, налитыми, спелыми бедрами.

Когда Настя вернулась, мы сидели рядышком на диване и сосредоточенно рассматривали старые фотографии в школьном Лялином альбомчике. В глазах Насти вспыхнул смутный огонек тревоги, но тотчас и погас — приподнявшись, я обнял ее за талию и усадил к себе на колени. А Ляля, как ни в чем не бывало, защебетала:

— Ну, давайте же наконец выпьем! Ванечка, не медли, дорогой, наливай себе водочки, и поехали! Посидим хорошо.

Я налил в Лялин пустой бокал вина, а себе, проигнорировав эту маловместительную тару, добрых полчашки водки.

Посидели мы и впрямь хорошо.

Хоронить мне Михаила не пришлось. Утром, прибыв в Вольнянск, я узнал, что старенькая мать моего друга решила увезти тело сына на родину, в крошечную деревушку под Сумами. На похороны туда поехала и Надежда.

Выпив по рюмке водки за упокой грешной души Михаила со старушкой-соседкой, которая наводила порядок в его теперь уже пустой квартире, я побрел обратно на автостанцию.

Над городом зловеще кружило угрюмое воронье. Звенел мороз. И скорбно молчали поседевшие тополя…

В Запорожье я приехал в половине десятого. На работе решил не показываться. Все, что нужно, я написал вчера, необходимые распоряжения дал. Остальное сделают и без моего участия. Но и сидеть целый день дома тоже не хотелось. С уличного телефона-автомата я позвонил в приемную редакции, в двух словах объяснил Маше положение вещей и пригласил ее на чашечку кофе в дом печати, пообещав появиться там через полчаса.

В бар она пришла в точно назначенное время. В короткой, туго обтягивающей бедра юбочке, элегантной кожаной курточке и белом пушистом шарфике, Маша смотрелась довольно эффектно. Немногочисленные посетители мужского пола, в основном коллеги-журналисты, бросали на нее плотоядные взгляды.

— Привет! — Маша бросила на столик сумочку и, обворожительно улыбаясь, присела на краешек стула.

— Здравствуй, солнышко! — я приподнялся и поцеловал ее в раскрасневшуюся щечку, тем самым давая понять мужикам, что девушка пришла именно ко мне и к ней не нужно клеиться.

Затем направился к стойке бара за водкой, кофе и коньяком для Маши.

— Как твои ноги? — поинтересовалась она с озабоченным видом, когда я вернулся. — Вижу по походке, что еще неважно.

— Да нет, все нормально, уже почти не болят, — заверил я и спросил в свою очередь: — А ты, детка, почему без головного убора? На улице морозище, зачем форсить? Заболеть вздумала?

Маша кокетливо повела плечиком:

— Неужели тебе не все равно?

— Не все равно! — отрезал я серьезно. И это произвело на секретаршу определенное впечатление. Ее глаза в один миг покрыла пелена легкой грусти.

— Давно обо мне никто не волновался! — бросила она сдавленно и опустила голову.

Я отхлебнул из стакана водки и, облокотясь об стол, подпер кулаком подбородок.

— Сколько времени ты одна? Расскажи о себе.

Маша сидела, прямо, как школьница на экзамене, ее лицо выражало и смущение, и грусть.

— Что тебе рассказать? Что мне двадцать девять лет, ты, наверно, знаешь. В восемнадцать, на втором курсе педучилища, я выскочила замуж. И года не прожили — развод. Потом был второй муж. Серьезный, деловой, вроде тебя.