Виктор Песиголовец - Лицо порока

Но вот из ворот одной усадьбы лебедем выплывает молодая женщина в красно-золотистом парчовом халате, и Береста в один миг преображается: ее губы расцветают в приветливой улыбке, глаза вспыхивают детской радостью.

— Это Аверия, жена командира стада Александра — заместителя отца и его друга, — с живостью представляет мне женщину Вереста.

Аверия громко восклицает, обнимает баронессу, а меня одаривает добрым, располагающим взглядом.

Назвать ее красивой трудно. Круглое, даже широкое лицо; темные, глубоко посаженные глаза; густые черные кустики бровей; мясистый нос; и губы — как щель. Но мягкие манеры, добродушное выражение лица, ласковая улыбка делают Аверию симпатичной и привлекательной.

Она приглашает нас в дом.

Несколько мрачноватый снаружи, особняк внутри оказывается сосем другим. Убранство стен, ковры, мебель — все светлых тонов. Обилие живых цветов в золоченых горшках радует глаз и наполняет жилище уютом, благодушием, праздничной торжественностью.

— Сейчас я распоряжусь насчет чая! — говорит улыбающаяся Аверия, приглашая нас с Верестой присесть на кушетку в гостиной, и, приоткрыв дверь смежной комнаты, негромко зовет: — Земфира!

Входит немолодая статная женщина в темно-вишневом платье, белом переднике и красной косынке.

— Земфира! Подай нам, пожалуйста, чай. Да заваривай покрепче! — Аверия отдает распоряжение таким тоном, будто просит об одолжении.

Женщина, кивнув, выходит.

Но тут широко распахивается другая дверь — с противоположной стороны — и в гостиную стремительно врывается высокий смуглолицый мужчина лет сорока. Он в черном мундире со стоячим воротником. На малиновых эполетах с серебряной окантовкой блестит по две пики — точь-в-точь такие же, как на игральных картах. На груди — два ордена — золотая голова орла, хищно растопырившего клюв, и восьмиконечная звезда с черной летучей мышью. На рукаве красуется знакомая уже литера Н. У мужчины высокий лоб, на который спадают пряди каштановых с редкой проседью волос Его нос короток и раздут, левую щеку снизу вверх пересекает синий шрам. Желтоватые, как корка лимона, глаза смотрят озабоченно и дружелюбно. Он быстро обводит всех нас взглядом и расплывается в радостной улыбке.

— Ты пришла навестить нас, малышка? — мужчина подходит к Вересте и, обняв ее за плечи, наклоняется, целует в висок. — Как это мило с твоей стороны!

Вереста весело смеется, а он уже глядит в мою сторону.

— Здравствуйте!

— Дорогой, сейчас будем пить чай, — сообщает Аверия, обращаясь к мужу ласково и даже заискивающе. — Я уже распорядилась.

— Отлично! — Александр садится на кушетку возле меня и указывает жене на кресло рядом: — Садись, посиди со мной, а то ты все бегаешь, бегаешь, как заводная!

Аверия опускается в кресло и, положив руку на колено супруга, спрашивает:

— Ты сегодня, надеюсь, уже никуда не уйдешь?

Он, виновато улыбнувшись, разводит руками:

— Дела, опять дела, любовь моя! Немного отдохну и уйду.

— Надолго?

— Даже не знаю, — с сожалением говорит Александр и с любовью смотрит на жену. Она ласково и вроде как застенчиво улыбается ему в ответ.

Земфира приносит поднос с чайным сервизом. Аверия и Вереста помогают ей переложить его на низенький лакированный столик. А затем наполняют чашки душистой жидкостью. Земфира, слегка поклонившись, уходит.

Александр потирает рука об руку и, склонившись ко мне, предлагает:

— Может, по рюмочке коньяка? Так сказать, для бодрости духа!

— Не откажусь! — с энтузиазмом откликаюсь я. Выпить мне хотелось уже давно, да не представлялся случай.

На столике появляется бутылка греческого коньяка и две рюмки. Их принесла Аверия из смежной комнаты.

— Ну, вам я не предлагаю, — говорит Александр, целуя женщин поочередно: жену — в губы, Вересту — в щеку, — знаю, что вы спиртное не уважаете. А мы выпьем за ваше дражайшее здоровье!

— Ага! — смеется Аверия. — За здоровье наше, а в горло ваше!

— Вот, вот! — поддакивает хозяин дома.

Он не спеша наполняет рюмки, затем, не говоря ни слова, берет свою и одним глотком опустошает ее. После этого наливает опять и ждет, пока выпью я, чтобы плеснуть и мне.

— Греческий коньяк! — тоном знатока поясняет, ни к кому конкретно не обращаясь. — Выдержанный! Неплохая вещь.

— Неплохая! — соглашаюсь я.

По второй мы пьем уже вместе. И принимаемся за чай. Женщины тихо говорят о чем-то своем, Александр и я — о своем, о спиртных напитках. Как оказалось, он действительно знает в них толк.

Когда бутылка коньяка опустела и был выпит чай, Аверия и ее муж идут провожать нас с Верестой до той части города, которую занимают особняки. На небольшом расстоянии от нас следуют молчаливые слуги. Вереста, как и раньше, не выпускает мою руку из своей. Ведет, будто ребенка. Мне это приятно…

На границе, где начинаются владения знати, Аверия и Александр, попрощавшись, оставляют нас. Немного погодя, баронесса спрашивает меня:

— Жак тебе эта пара?

— Гостеприимные и очень приятные в общении люди, — отвечаю я и задаю свой вопрос, который уже давно вертится у меня на языке: — Скажи, почему ты меня все время водишь за руку? Боишься, что убегу?

Она заливается звонким смехом:

— Понимаешь, я так привыкла! Меня отец к этому приучил. Он до сих пор водит меня, как несмышленыша, за руку, забыв, что я давно уже выросла.

Во дворце Анадоля долго засиживаться я не могу — не хочу заставлять Сергея мерзнуть в машине, ожидая меня в Ивановке.

— Ты очень милая девушка и, поверь, мне совсем не хочется с тобой расставаться, — с сожалением говорю я Вересте. — Но, как ни грустно, а надо прощаться. Мне нора.

— Уже? — с недоверием спрашивает она.

— Да! — вздыхаю я. — Уже.

Вереста задумчиво потирает пальчиком подбородок.

— Что же тебе подарить на память? Даже не знаю…

— А разве можно выносить отсюда какие-нибудь вещи? — с сомнением спрашиваю я.

— А почему нельзя? — пожимает плечами девушка. И, сняв с пальца кольцо, протягивает мне: — Вот, возьми на память обо мне.

— Ой! — в замешательстве отступаю я, не зная, как быть. — Это очень уж дорогой подарок.

— Пожалуйста, возьми! — опускает глаза Вереста. — Ты мне понравился. Ты такой милый и наивный…

Через минуту в сопровождении ее слуг я покидаю дворец.

— Прощай, баронесса!

— Прощай, Иван! — в ее черных глазах искрится грусть.

…Устин, разлегшись на траве, покуривал.

— Наконец-то! — воскликнул он и, увидев на моем мизинце перстень, взволнованно замахал руками: — Сними! Сними немедленно! И положи где-нибудь здесь. С собой это брать нельзя!

— Почему? — удивился я. — А Вереста говорила…

— Он еще спрашивает, почему! — раздраженно покачал головой старик. — Ты что, хочешь быть окольцованным нечистой силой?