Виктор Песиголовец - Лицо порока

Не знаю, какого рожна повела меня тоска на железнодорожный вокзал. Наверное, просто в таком состоянии я не мог пойти домой.

Я долго бродил по перрону, сидел в зале ожидания, отирался у касс. В конце концов, ноги вынесли меня на опустевшую привокзальную площадь. Подойдя к длинному ряду киосков, я остановился, чтобы прикурить сигарету. В голове не было никаких мыслей, в душе — никаких желаний. Я стоял и курил. И вдруг увидел бомжа. Неопределенного возраста, заросший и грязный, он переминался с ноги на ногу в паре метров от меня и трясся от холода. Кроме рваного свитера и изношенных брюк, на нем ничего не было.

— Иди, погрейся в здании вокзала, — посоветовал я ему, протягивая сигарету. — Иначе замерзнешь.

Он приблизился, осторожно взял ее одеревеневшими пальцами и с трудом донес до рта.

— Уже пробовал — менты выгоняют! — голос у мужика был хриплым, простуженным.

Я бросил на него взгляд, полный сочувствия.

— А чего ты раздетый? Одеть нечего?

— Была у меня куртка, — сказал он с сожалением, прикрывая руками бока от ветра. — Но сегодня неизвестно откуда появились трое бродяг. Выгнали меня из моего пристанища у теплотрассы, да еще и раздели…

— А где же твои друзья? — я поднес зажигалку к кончику его сигареты. — Или ты сам по себе?

Он прикурил, затянулся, сплюнул на снег.

— Были со мной две бабы. Но их там оставили…

Я снял куртку, затем теплый пиджак от костюма-тройки. Куртку напялил обратно, а пиджак, вынув из кармана служебное удостоверение, подал мужику:

— Держи, браток!

— Но это же такая вещь! — он жалко затряс головой, и мне показалось, что голос его тоже дрогнул.

— Не выпендривайся! — дружелюбно улыбнулся я. — Замерзнешь ведь, к такой-то матери.

Бомж надел поверх свитера мой пиджак, поежился. Я накинул ему на шею и свой мохеровый шарф.

— Теплее?

— Благодарю, добрый человек! — с чувством произнес он и вновь затряс головой, жадно затягиваясь сигаретным дымом.

— Постой здесь, — попросил я. — Схожу, куплю бутылку и чего-нибудь загрызть.

— Бутылку водки? — заворожено переспросил мужик, наверное, не веря своим ушам.

— Конечно, водки! — подтвердил я и поплелся в здание вокзала — там работали буфеты.

Мы «раздавили» поллитровку прямо у киосков. Потом вторую, третью… О чем-то говорили, спорили, кажется, плакали. Помню, что пили еще. Что было дальше — покрыто мраком. В памяти остался лишь такой эпизод: я покупаю в кассе билет. На какой поезд, до какой станции — теперь один Бог ведает. И завожу мужика в вагон…

Домой я добрался уже на «автопилоте». Но добрался, как всегда, благополучно.

Утром, вспомнив происшедшее, пересчитал деньги, чтобы хоть примерно определить стоимость билета. По всему выходило, что я отправил мужика в другой конец Украины.

Примчавшись на работу в половине седьмого утра, я сразу засел за бумаги. Решил по быстрому управиться с делами и рвануть в Ивановку.

Так и получилось. Уже через два часа я сел в редакционную «Ладу» и отчалил в село, нагородив шефу, что мне якобы позарез нужен материал для очерка в страницу «Сельская жизнь».

В Ивановке я отпустил Сергея, наказав заехать за мной в шесть вечера и ожидать у магазина.

Старик растапливал плиту. Он находился в веселом расположении духа, а может, просто обрадовался моему приезду.

— Что-то это ты припозднился, Ванятка? — спросил он, растягивая губы в улыбке. — Или ты заехал просто навестить меня?

— Нет, я приехал не просто так, — возразил я, присаживаясь на топчан. — Хочу отправиться в путешествие. Это возможно?

— Тянет?

— Да, — признался я.

— Ладно! — Устин вытер испачканные сажей руки о ветошь, достал свой кисет и, опустившись на табурет, принялся набивать трубку.

— Сегодня отправимся на четвертый горизонт? — поинтересовался я, наблюдая за стариком.

Он жестом указал на початую бутылку водки, стоявшую на столе, дескать, наливай, и подтвердил:

— На четвертый, в обиталище полубесовской знати и старшины.

Я налил водки, и мы выпили, закусив солеными огурчиками и ломтиками отварной курицы. После быстренько перекурили. Затем я разделся, связал свою одежду в узелок и вытянулся на топчане.

…Оглушенный, перепуганный, открываю глаза уже там. Фиолетовый шатер небес густо покрыт белыми хлопьями облаков. Солнца не видно, оно прячется где-то за ними. Спину лижет приятная прохлада. Ощупываю руками то, на чем лижу. Нежный шелк. Поворачиваю голову, чтобы осмотреться. «Трава — низкорослая, плотная, ярко-ярко зеленая! Она везде, куда ни кинь глазом. Поджимаюсь и, уже сидя, оглядываюсь по сторонам: ни деревца, ни холмика, сплошная изумрудная равнина. Нет».

— Это остров, — объясняет Устин. Он лежит рядом, опираясь на локоть.

— Какая красота! — восхищенно говорю я, вдыхая на полную грудь дурманящий, пропитанный морской свежестью воздух.

— Смотри! — старик хлопает меня по колену. — Вон там, справа!

Поворачиваюсь. Шагов за сто прямо из травы медленно поднимается, будто прорастает из земли стебель растения, что-то большое и округлое. Оно из металла и стекла, ярко освещенное как бы изнутри. Но того, что находится в нем за стеклом, не разглядеть — только желтый свет — насыщенный, густой, плотный. Им, словно сиропом, наполнено это цилиндрическое строение.

Наконец, возвысившись над поверхностью равнины, сооружение, теперь уже напоминающее лабораторную колбу, останавливается. Гаснет свет. Раздвигаются створки, и появляются люди в зеленых рубашках с закатанными рукавами, и черных брюках, босые. Их четверо. Нет, уже пятеро. Из колбы выходит еще кто-то. Женщина? Да, женщина. Не останавливаясь, она прямиком идет к нам с Устином. За ней на небольшом удалении следуют мужчины.

Хорошо видно, что дама одета в черное платье с кружевами, не доходящее до колен. Она среднего роста, прекрасно сложена. Пепельные волосы разбросаны по плечам.

По мере того, как эта группа приближается, я рассматриваю лица и детали одежды. Женщина очень молода, скорее, даже совсем юная — тоненькая, хрупкая, но в то же время статная. Она обута в узенькие черные туфельки. Глубокий вырез на платье обнажает волнующие мужской взор холмики высокой белоснежной груди. Лицо девушки, худощавое, немного вытянутое, очаровывает неземной красотой. Живые, пытливые, черные и глубокие, как бездны, глаза, очень раскосые, вытянутые и крупные, полуприкрыты длинными пушистыми ресницами. Тонкий, идеально ровный нос, пышные, манящие губы, разлет длинных, в меру тонких бровей — все это поражает совершенством и изяществом.

— Кто это, дедушка? — спрашиваю я тихо у старика, не отрывая глаз от красавицы.

— Это дочь барона Анадоля — Вереста, — отвечает, он также негромко. — Она и ее слуги будут сегодня твоими провожатыми.