Виктор Песиголовец - Лицо порока

— Так что там у тебя? — спросил он с нетерпением, когда мы, забрав свои чашки с кофе и рюмки с водкой со стойки, сели за столик.

Я положил перед ним пластиковый пакет.

— Что это? — удивленно вскинул свои густые брови Григорий.

— Здесь видео и аудиозаписи…

Я подробно изложил ему суть дела. Выслушав, он удовлетворенно потер руки.

— Вот так дела! Удачливый бизнесмен, известный меценат, которого всегда ставили в пример, как самого исправного, самого добросовестного плательщика налогов, оказывается имеет теневые доходы, скрывает от государства прибыли!

— Только помни! — предупредил я, прихлебывая из чашки кофе. — Все это добыто незаконным путем и предъявлять его властям нельзя. Просто нужно, мне кажется, как следует прижать предпринимателей, которые берут у Верченко товар, запугать их. Да и сам Верченко «расколется», стоит только дать ему просмотреть видеоматериал и прослушать записи, не объясняя, естественно, как они добыты. Пусть думает, что поработала налоговая милиция или ребята с управления по борьбе с экономическими преступлениями. Поняв, что изобличен, он, как миленький, подпишет признание и назовет сообщников.

— Молодец! Тебе бы у нас работать! — с жаром похвалил Григорий. — Мне за это дело могут и повышение дать, а может, и ордер на жилплощадь. Ты же знаешь, я все еще бездомный. Живу с семьей на съемной квартире…

— Рад помочь другу! — приязненно улыбнулся я, пряча смятение, охватившее вдруг мою душу. — И спасибо, Гриша, что берешься раскрутить махинации «Домостроя». А то я уже извелся, размышляя, как распорядиться этим материалом.

— У тебя, наверно, свой зуб имеется на эту фирму? — Гоцанов лукаво, но с пониманием улыбнулся.

— Ты прав, — кивнул я.

Довольные друг другом, мы выпили еще по рюмочке и разошлись. Ну что ж, похоже, у директора «Домостроя» скоро начнется веселая жизнь…

Почти полдня я добросовестно поработал на благо родной газеты. Управился со всеми текущими делами и даже кое-что подготовил наперед.

И только вечером, устало откинувшись на спинку стула, вдруг осознал то, что чувствовал неосознанно и на что изо всех сил старался не обращать внимания: нещадно, жестоко болит душа. Как же я мог так подло поступить?!

…А утром дома разразился скандал. На этот раз разбушевалась жена.

— У меня нет никакой личной жизни! Я не живу, а существую! — сыпала она упреки мне в лицо. — Ты то пьян, то неизвестно где шляешься! Скажи, что я вижу с тобой, кроме кухни и половой тряпки? Ничего! Ничегошеньки!

Я молча хлебал кофе. Присмиревшие дети, разбуженные воплями Ани, перешептывались в гостиной. А жена все донимала:

— Ты хоть спросил, как сын учится? Ты поинтересовался, как дела у дочери? Весь дом — стирка, уборка, стряпня — на моих плечах! А я еще и работаю. Я скоро с ног свалюсь!

Накричавшись вдоволь, Аня побежала на свой базар. Дети прилегли и, кажется, опять уснули. А я принялся готовить завтрак.

Позже, проснувшись и умывшись, дочь приступила к уборке квартиры. Сын, как всегда по выходным, засел у компьютера поиграть. Потом мы позавтракали, и я отправился в квартиру на Новокузнецкой. Мне хотелось немного побыть одному.

Посидев перед экраном телевизора, выпив несколько рюмок водки и пару чашек кофе, я вспомнил, что жизнь продолжается…

В десять утра позвонил в больницу. Мне сказали, что Маше стало немного лучше. Утром она попросила покушать, и ее напоили бульоном. Теперь спит.

К Насте звонить не стал. Решил поехать.

Вопреки ожиданиям, она оказалась дома и открыла почти сразу, как только я нажал на кнопку звонка.

— Можно войти? — спросил я, внутренне готовясь к долгому разговору. Настя молча посторонилась, пропуская меня в квартиру.

Разувшись в прихожей и уже сделав шаг в сторону кухни, я в нерешительности остановился: а может, лучше в гостиную? Там обстановка более располагающая к беседе. Но Настя, шлепая тапочками, пошла на кухню. Я последовал за ней.

— Цветы чуть не погибли, — не глядя на меня, обронила она. В голосе укора не было.

— Признаться, я редко их поливал, — сознался я, присаживаясь по привычке у стола.

Настя села напротив. Ненакрашенное ее лицо казалось бледным и уставшим.

— Почему ты так рано приехала? — я боялся взглянуть ей в глаза.

— Захотелось домой, — ответила она равнодушно.

— А где была все эти дни? Я нигде не смог тебя найти…

— Решала свои проблемы! — Настя скользнула по мне безразличным взглядом. Я почувствовал, как у меня от него по спине пробежали мураши.

В кухне повисла напряженная тишина.

Я поднялся со стула, прошелся туда-сюда по кухне: три шага к мойке, три шага обратно к столу.

— Может, хочешь выпить? — спросила Настя с неприкрытым сарказмом. — Там, в холодильнике осталось полбутылки коньяка. Того, что ты со своей подружкой не допил.

— Наливай! — мотнул я головой, чувствуя, что разговор будем трудным.

— Достань из холодильника, да и налей!

Я так и сделал. Достал бутылку, выдернул зубами пробку и выплеснул содержимое в чашку. Залпом выпил. Порция коньяка немного взбодрила. На душе потеплело, появился оптимизм.

— Нелепо получилось… — начал я, вздохнув. — Понимаешь…Сейчас все расскажу…

— Не нужно! Уволь! — резко оборвала меня Настя и хлопнула ладонью по столу.

— Так получилось, что… — попытался продолжить я.

— Не нужно! — повторила она, делая упор на каждом слоге.

Я опустился на стул и уставился в окно. Настя молча смотрела куда-то поверх моей головы. Посидев так с минуту, встала и подошла к подоконнику, где стояли два горшка — с геранью и ночной фиалкой.

— Да, — протянула Настя, — чуть не загнулись мои цветочки…

Подхватившись, я приблизился к ней и встал за спиной.

— Настя, я виноват! Я очень…

Она повернулась и, прикрыв ладонью мне рот, лукаво погрозила пальцем:

— Я же сказала тебе русским языком: не надо! Не надо оправдываться. Понятно? Не-на-до!

Настя обошла меня и, подхватив чайник с плиты, наполнила его водой.

— Пожалуйста, выслушай! — взмолился я.

Она, не поворачиваясь, покачала, головой.

— Ну, Настенька, я прошу…

— Хватит! — строго бросила она через плечо.

— Ради нашего ребенка!

Настя медленно, очень медленно повернулась ко мне. Лицо ее переменилось, в один миг оно посерело и осунулось. Глаза заволокла пелена смертной тоски. Я испуганно отшатнулся.

— Ребенка? Какого ребенка? Нету его! — она хлопнула себя по животу и, дико хохотнув, развела руками. — Был и нету! Ясно тебе? Нету!

Настя была близка к истерике.

— Нету?! — у меня пересохло во рту. Я ощутил, как горячая волна неожиданного горя захлестнула мою грудь. Перед глазами замельтешили золотые мотыльки. — Значит, ты… сделала аборт?

— Да, сделала! — истошно заорала Настя. — А что, я должна была рожать от такого, как ты?!