Виктор Песиголовец - Лицо порока

— Было бы совсем неплохо прибрать к рукам эти деньжонки! — облокотившись об стол и щурясь, рассуждал Юрий Петрович. — По крайней мере, стоило бы попытаться сделать это. Как? Ничего сложного. Все совсем просто. Позвонить ей, представиться, скажем, старшим инспектором по особо важным делам управления МВД области и вежливо предупредить: дескать, милейшая, пожалуйста, не уходите с работы, в течение пятнадцати минут к вам приедут наши люди с обыском. Извиниться, сказать: понимаем, мол, что вы ни при чем, что ничего такого в вашем рабочем кабинете быть не может, это, мол, только досадная формальность, но соблюсти ее мы обязаны. А потом аккуратно проследить за действиями мадам Верченко. Если деньжата при ней, она занервничает, попытается куда-нибудь перепрятать их. Только выйдет с ними из кабинета, а тут мои мальчики — хлоп! Растерявшись, она, естественно, даже не попросит предъявить удостоверения. Хлопцы и конфискуют всю сумму. План, как видишь, архипростой и тем гениальный!

— Юрий Петрович! — встревожено вскричал я, зная, что Прохоров способен на любую авантюру. — Не вздумай этого делать! Оставь даже мысли о Диане, не беспокой ее!

— Да ладно, ладно! — примирительно поднял он руки. — Я пошутил!

Мы вылакали еще по паре рюмок, и, сыщик, запинаясь на каждом слове, витиевато простился. Я пожал ему руку. Переваливаясь с боку на бок, как разжиревший гусь, он медленно побрел к выходу из кафе. Я проводил Прохорова взглядом и в который раз подивился выносливости этого вечно хмельного борова — свалить его с ног практически невозможно, сколько ни пои.

Посидев еще немного, покурив, я расплатился с молоденькой официанткой и тоже отправился домой. На душе было муторно: я чувствовал себя виноватым перед Дианой.

На другой день — мой первый рабочий день после отпуска — по городу разнеслась ошеломляющая весть: в автокатастрофе погиб директор фирмы «Домострой» Владимир Иванович Верченко. Я сразу позвонил знакомому в городскую ГАИ. Он рассказал мне подробности. Ночью Верченко на своей «Ауди» влетел под груженый «КамАЗ». Это случилось на выезде из Запорожья в сторону Днепропетровска. Невиновность водителя грузовика была очевидной, к тому же в крови погибшего нашли много алкоголя.

Гаишник, которому я позвонил, полагал, что смерть Верченко — чистой воды самоубийство. Основанием так считать стала найденная в его кармане записка. Ее можно было трактовать только как предсмертную: «Диана, пусть сын поступает на экономический. Простите меня». Да, это, конечно же, очень смахивало на прощальные слова человека, который решил уйти навсегда. Но почему он не оставил записку дома, а возил с собой? Хотя Верченко вполне мог написать ее уже в машине, перед самой своей гибелью — мысль умереть пришла к нему неожиданно и в самый последний момент…

Такие подробности смерти мужа Дианы выбили меня из колеи совершенно. Работа не клеилась, все валилось из рук. Просидев без толку до одиннадцати, я запер кабинет, пошел к главному и, сославшись на плохое самочувствие, отпросился домой.

Но домой не поехал. Мне захотелось увидеть Устина, потолковать с ним и попутешествовать. Я не был уверен, что он все еще находится в Ивановке, а не на Алтае, и все же отправился в село с надеждой.

Дымок, струившийся из трубы дома покойной Авдотьи-кошатницы, был заметен издали. У меня отлегло от сердца: похоже, Устин на месте, вряд ли новые жильцы въехали бы так скоро, даже не сделав в хате ремонт.

— Я ждал тебя, сынок! — радостным возгласом встретил меня старик. — Не мог уехать, не показав тебе главное место ада… Ну, а теперь, конечно, уже завтра отправлюсь в дорогу, меня давно ждут дома.

— Мне очень будет не хватать вас, дедушка! — произнес я с сожалением и крепко обнял его за плечи.

— Прощаться еще рано! — он похлопал меня по спине. — Сначала погуляешь по восьмому горизонту. Трудный горизонт…

Мы сели за стол немного выпить и перекусить.

— Так что решили с домом делать? — поинтересовался я, разливая водку по стаканам.

— Как и говорил, оставляю соседке. Правда, я еще не переоформил на себя Авдотьино наследство. Но договорился с председателем сельсовета, чтобы не препятствовал поселению в дом соседкиного паренька. — Устин неторопливо раскладывал по тарелкам кусочки отварной курятины. — Получается, мне придется в Ивановку еще раз приехать. Я и рад этому. Понравились мне ваши места и ваши люди…

Наша трапеза заняла немного времени. Уже минут через пятнадцать я начал раздеваться.

— Это последний уровень, который можно увидеть, — пояснил мне старик, взбалтывая в стакане свое зелье. — Дальше идет девятый — обиталище дьявольских архангелов и самой главной знати. Там никто из земных жителей никогда не бывал.

Покурив на дорожку, мы отправились.

Первое, что я ощутил, очутившись там, — невероятный зной. Мне показалось, что я упал на раскаленную сковородку. Но это был песок.

Я поднялся на колени и осмотрелся: везде, куда ни посмотри, белели барханы, А в бледно-голубом небе яростно щерилось солнце.

— Где мы находимся, дедушка? — спросил я у Устина, который уже стоял на ногах и набивал трубку табаком. — Это какая-то пустыня.

— Верно! — подтвердил он. — Это самая настоящая пустыня. И до оазисов отсюда далеко.

— Как же вы станете дожидаться меня на таком ужасном солнцепеке? — от одной мысли, что старик вынужден будет несколько часов оставаться на этом жгучем песке, под раскаленным до бела солнцем, мне сделалось жутко.

— Не переживай! — успокоил он. — Я навес сооружу. И водички я с собой достаточно прихватил.

— Навес? Из чего?

— А я взял все необходимое. — Устин указал на охапку коротких жердочек и старую сумку, в которой, видимо, лежали емкости с водой.

— Мне полностью одеваться? — я кивнул на свою кожаную куртку, распластанную на песке.

— Ой! Зря мы ее взяли. Нужно было дома оставить. — Устин подобрал куртку и принялся скатывать ее в комок. — На восьмом горизонте достаточно тепло, верхняя одежда там не пригодится.

Где-то рядом зашуршал песок. Я поднял голову. В нескольких метрах от нас, на гребне бархана стоял дюжий детина. Он был рыжий, румяный, веснушчатый, с глазами-буравчиками какого-то ржавого цвета.

Детина имел простаковатый вид сельского пастуха. И одет был безо всяких претензий на вычурность — в серые штаны, серую помятую рубаху на выпуск, перехваченную на поясе толстой грязной бечевой. Его большие ноги были обуты в кожаные башмаки — неприглядные, потертые, но добротные.

— Здорово, мужики! — подбоченясь, гаркнул он.

— Здорово, Агрофен! — поприветствовал его Устин, окинув взглядом из-под ладони.

— Запарились, небось?

— А ты как думал? — ответил старик, снимая телогрейку.