Виктор Песиголовец - Лицо порока

Из последних сил я поднял голову и взглянул на результат работы мясников пекла. На веревках болтался какой-то кроваво-черный комок. Череп, лишенный кожи и волос, таращил на меня безумные глаза. Пол был залит кровью. Палачи стояли в нескольких метрах от освежеванного тела и, сплевывая, о чем-то споро переговаривались. Затем один подошел к кровоточащему куску мяса, который судорожно вздрагивал, и поднял нож. Несколько взмахов, и на пол упали внутренности.

— О Господи! — застонал я. — О Господи!

Желтая пелена застилала мне глаза. Я уже ничего не видел, только чувствовал этот острый, тошнотворный, омерзительный запах свежей крови. Как будто сквозь сон, до моего сознания долетели слова Агрофена:

— Сегодня ее мучениям конец, но завтра все начнется сначала…

Я отключился. И пришел в себя уже наверху.

Устин сидел, склонившись, рядом и гонял воздух перед моим лицом тряпкой.

— Извини, сынок, что подверг тебя таким жестоким испытаниям, — молвил он печально. — Но ты должен был это увидеть.

А дома старик полтора часа отпаивал меня водкой и чаем.

Простились мы коротко, без особых церемоний. Так пожелал Устин.

— Никогда не прощайся с дорогими тебе людьми уж очень горячо! — посоветовал он напоследок. — А то, неровен час, беду накличешь — можешь серьезно заболеть. Прощайся так, как вроде это до завтра.

Пожав крепкую руку старика и поцеловав его по нашему обычаю трижды, я побрел ночным селом на автобусную остановку. Вот-вот должен был подойти рейсовый автобус, идущий из Мариуполя на Запорожье.

Ночью меня мучили кошмары. Я то и дело просыпался в холодном поту, растирал ноющую грудь и подолгу сидел на постели, вглядываясь в темноту. Только перед рассветом мое самочувствие немного улучшилось, я наконец успокоился и уснул тяжелым сном измученного трудной и долгой дорогой путника.

Весь день я порывался поехать в медсанчасть завода «Металлист», с большим трудом мне удавалось удерживать себя на работе. Но после обеда я уже не смог совладать со своим желанием, бросил все и помчал к Диане.

Когда я стремительно несся по коридору админкорпуса, от меня шарахались люди.

В приемной не было никого, кроме опечаленного чем-то дятла. Увидев меня, он опешил и на какой-то миг даже потерял дар речи. Но быстро оправился и с ненавистью и презрением прошипел:

— Диане Александровне не до вас! Она зашла на работу на минутку и сейчас уйдет. Она ведь готовится к похоронам…

Не дослушав, я постучал в дверь. Ответа не последовало. Но это не остановило меня.

Диана стояла у порога в темно-сером платье и черной косынке на голове и смотрела на меня в упор взглядом дикой кошки: угрожающе, злобно и в то же время с опаской. Дыхание ее было хриплым и прерывистым.

— Вы негодяй! — прошептала она побелевшими губами. — Вы — волк! Я знаю, это вы… подставили Володю…

Выдержать такой взгляд было трудно, я отвел глаза. Затем шагнул к приставному столику и опустился на стул. Подавляя дрожь в пальцах, медленно достал сигареты, закурил.

Когда поднял голову, на лице Дианы уже было другое выражение. В потемневших, сине-холодных глазах явственно читались ненависть и отчаяние.

— У тебя вид загнанного звереныша, — произнес я негромко, неожиданно ощутив не весть откуда взявшиеся уверенность и спокойствие.

Она опустила голову, резко взмахнула руками, закрыла ими лицо и беззвучно зарыдала. Все ее тело содрогалось в конвульсиях, по пальцам и подбородку текли мутные слезы. Текли ручьями и скапывали на пол. Я растерялся.

— Можно налить себе коньяка? — спросил я и не узнал свой голос. Он был скрипучим и невнятным, как у умирающего старика.

Диана ничего не ответила. Она продолжала рыдать.

Наливая в чашку коньяк, я снова почувствовал слабость, а еще дрожь в кистях рук. Несколько глотков спиртного не вернули мне обретенного было спокойствия. Я смотрел на горько, безутешно плачущую женщину и не знал, что делать.

— Успокойся! — попросил я. — Может, налить тебе немного, Диана?

Она опять не промолвила ни слова.

Плеснув в другую чашку золотистой жидкости, я подошел к женщине. Двумя пальцами взял за подбородок, попытался приподнять голову. Но не смог — Диана склонила ее еще ниже. Хотя руки от глаз убрала и они безвольно повисли вдоль туловища, как плети. Эту яркую, гордую женщину было трудно узнать. Слезы, скорбь и траурное одеяние сделали ее жалким, беззащитным существом с распухшим носом и перемазанными потекшей косметикой щеками. Я достал из кармана свой носовой платок и принялся бережно вытирать Диане лицо. Она не сопротивлялась. Потом я почти насильно влил ей в рот пятьдесят граммов коньяка и усадил на стул. Сам сел напротив.

Диана, казалось, дремала. Но было видно, что она медленно приходит в себя.

— Хотите денег? — вопрос прозвучал неожиданно и как-то буднично, вполне спокойным тоном. — Вы ведь, как я понимаю, за ними пришли? Тут мне уже звонили, пугали…

Я покачал головой.

— Вы же все специально спланировали: задурили мне голову, а сами следили за моим мужем, затем обложили его, как волка… Подбирались к деньгам целенаправленно и продуманно.

— Что ты мелешь, дура? — бросил я с сердцем, отстранившись от нее. — Мне твои деньги и на хрен не нужны!

Она посмотрела на меня пристально и задумчиво.

— Тогда ради чего вы разыграли всю эту комедию с паданием на колени и страстными речами? — тихо спросила Диана с неподдельным интересом. — Я же не настолько глупа, чтобы поверить в вашу искреннюю ко мне любовь. Я все-таки не первой свежести дама, да и красавицей писанной меня не назовешь. От таких, как я, голову не теряют.

Глубоко затянувшись дымом, я выдохнул:

— А я потерял! И это чистая правда.

Она не отрывала от меня глаз. Я не мог понять, что они выражали в данную минуту. Кажется, что-то похожее на сочувствие.

— Вы больной, Иван Максимович, у вас вот тут, — Диана покрутила пальцем у виска, — не все в порядке. Довести человека до самоубийства, растоптать чужое счастье и благополучие ради того, чтобы переспать с потрепанной сорокалетней бабой, порядком уставшей, давно отцветшей и растерявшей всяческий интерес не только к любовным утехам, но даже к флирту. Вас нужно в стационар, на строгий режим, вам необходимо длительное и интенсивное лечение!

Выговорившись, она устало откинулась на спинку стула. Лицо ее было бледным и суровым.

— Зачем ты лукавишь? — спросил я, пряча смятение за пеленой табачного дыма. — Зачем лжешь? Ведь тебя не оставили равнодушной мои ухаживания.

— Налейте мне еще коньяка! — приказала Диана, проигнорировав мои вопросы.

Я повиновался.

Залпом выпив, она пытливо посмотрела на меня.

— Ну, так что скажете? Зачем преследуете потрепанную и некрасивую женщину, Иван Максимович?