Борис Громов - Это! Моя! Земля!

— По нему, родимому, — согласился Николай Николаевич. — Тут база одна вельми толковая. Если кто судимый или на учете в психушке стоял, или у нарколога — сразу засемафорит.

— Это что получается, если человек когда-то глупость совершил или болен, так его на съедение бросить можно? — возмутилась Женька.

— Э, нет, золотце, ты тёплое с мягким не путай. Если человек за мелкое хулиганство судим или по экономической статье — это одно. А вот если по тяжким и особо тяжким… Таким деятелям оружие в руки давать — все равно, что волка в овчарню запускать: добром не кончится. А про больных, Эухения, так даже в совершенно спокойные советские застойные годы такой термин был — «недееспособный». То есть, не способный на самостоятельную деятельность. Заметь, даже в совершенно спокойных и мирных условиях — не способный. А уж про то, что сейчас вокруг творится — и говорить нечего… Вот как такому в руки оружие давать? Скоторым он сам не знает, что в следующую секунду сотворит, потому как в голове у него — винегрет пополам с кириешками. Лично мне таких граждан за спиной иметь — вообще не улыбается, а уж если они при этом еще и со стволами… Так что, как мне кажется, вооружать нужно только тех, кто сам до такой необходимости дотумкал.

— А остальные?

— Остальных и дальше сторожить, чтоб не съели. Мы, вроде как, этих обязанностей с себя и не снимаем. Но чуть ли не силком всем оружие совать — дурость несусветная. Как говорится — насильно мил не будешь.

Женька замолчала, обдумывая слова пожилого спецназовца. Снова не поспоришь. Жить рядом с вооруженным убийцей, грабителем или насильником — удовольствие, мягко говоря, сомнительное. Да и вооруженный сумасшедший в качестве соседа тоже воспринимался без особого оптимизма. Правда, сейчас времена такие, что ещё совсем недавно вполне приличный и законопослушный гражданин мог такое устроить… Вон, вроде тех милиционеров на Садовом, которых спасшие ее омоновцы без долгих разговоров в петлю сунули… Еще месяц назад вроде как законность защищали, с преступностью боролись… Хотя, если они при первой же возможности грабить да насиловать кинулись, то, скорее всего, от них изначально в душе гнилыми были. Вон, те же омоновцы… Тот же спасший ее «пятнистый». С их бронетранспортерами, подготовкой и оружием они могли бы стать такой бандой, что практически кого угодно могли в блин раскатать. А кого не смогли — от того б удрали. Но нет, собой рисковали, а ее и тех бедолаг на Садовом — вытащили. И не их одних. Когда она на Триумфальной попыталась найти своего спасителя и объяснить, что глупость сморозила, совершенно не желая его обидеть, ей сказали, что тот со своими подчиненными уже уехал по важному заданию. Обидно, он ей, можно сказать, вторую жизнь подарил, а она даже спасибо ему сказать не успела…

— Так, краса-девица, ты там прикемарила что ли? — вырывает Женьку из задумчивости голос Николая Николаевича. — И кто приснился? Кавалер, небось?

Женька только молча запунцовела щеками. Ох уж эти пожившие, много повидавшие и опытные… Ничего от них не скрыть, будто мысли читают.

— Ладно, не смущайся, — широко улыбнулся Грушин. — Но про ухажеров мечтать — в свободное от учебы время. А сейчас — неполная разборка и сборка пистолета, пока — без секундомера, но насколько сможешь быстро. Готова?

И так — три дня подряд. А с четвертого в их палатке начались довольно серьезные перемены. Сначала ушла, записавшись в аграрную «коммуну», одна из девчонок. Потом еще две уехали куда-то с разбитного вида молодой смазливой девахой, что на пятый день поутру объявилась непонятно откуда в их лагере и начала агитировать молодых и привлекательных беженок ехать с ней на какой-то Базар. Обещала она при этом едва ли не рай на земле: хорошее, безопасное место для проживания, сытную и обильную кормежку и непыльную работенку.

На прямой Женькин вопрос, мол, что за работа, та лишь с притворным восхищением вытаращила наглые глазищи и бойко затараторила:

— Да сказка — а не работа! Будешь весь день на диване валяться да в потолок поплёвывать…

Весь внешний вид девахи: дешевые, но с претензией на местечковый «гломур» вещи (типичные «дольчи и кабана» с Черкизовского рынка, но зато яркие и блестючие), откровенный перебор с косметикой, выжженные гидропиритом чуть не до состояния пакли волосы, вульгарное поведение и сильный украинский акцент… Всего этого Женьке и так вполне хватало, что бы понять, что вообще из себя представляет их внезапная гостья. Но объяснение «должностных обязанностей», за которые были обещаны по нынешним временам просто неземные блага, окончательно расставило все точки над «ё». Крашеная хохлушка вербовала их в проститутки.

— Слушай, «гарна дивчина», — максимально серьезно глядя той в глаза, протянула девушка. — Шла бы ты отсюда. А то ведь я и огорчить тебя могу до невозможности.

Та собиралась было что-то сказать в ответ и даже воздуха в легкие набрала побольше, видать, громкий вопль планировался. Но от вида небрежно извлеченного из-под расстегнутого на три верхние пуговицы бушлата «Кедра» хохлушка буквально подавилась втянутым воздухом и юрко порскнула куда-то между палатками.

Однако визит представительницы древнейшей профессии не прошел даром: пока Женька щелкала предохранителем на складе РАВ, из палатки, собрав немногочисленные пожитки и не говоря никому ни слова, тихонько ушли еще две девушки. Причем, «ангелы-хранители» с внешнего периметра позже сказали, что видели тех садящимися в бутылочно-зеленый «Гран Чероки», на котором приехала со своего таинственного Базара крашеная. Когда она на следующее утро рассказала о произошедшем дяде Коле, тот лишь пожал плечами и буркнул.

— Естественный отбор пошёл… Каждый имеет право топать в ад своей собственной дорожкой…

Ну, да, собственно… Решение ехать на этот самый Базар девушки приняли самостоятельное и осознанное. Никто их насильно, в старый половичок завернутых, в тот джип не волок, никто ни к чему силой и угрозами не принуждал. Потому и часовые с периметра ничего не предприняли. Колхоз — дело добровольное. Решили уехать — их полное право. Но и ответственность за свой шаг теперь нести тоже им, и только им.

Помолчав еще полминуты, Грушин посмотрел на Женьку и поинтересовался.

— Что, Эухения, еще не у всех добровольцев боевой запал угас? Если желание у кого не пропало — завтра приводи всех ко мне. И вооружим, и учить начнем…

На следующее утро, когда Женька ввела в полутемное помещение склада свою «бригаду-ух», в глазах вставшего им навстречу Николая Николаевича было не только искреннее удивление, но и нешуточное уважение. А то! Имелся повод, чего уж скромничать! Потому как вместе с ней было их пятеро. Нет, если учесть, что поначалу в ученицы к Грушину собирались едва не две трети обитательниц палатки — результат мог бы показаться не таким уж впечатляющим. Но это был результат. Сюда с ней пришли только те, кто действительно этого по-настоящему хотел.