Далия Трускиновская - Пьесы

Старица Марфа.Мамка Федотовна уж знала, что будет сватовство, и ласково так меня учила: женой, дитятко, станешь для того, чтобы и супруга, и деток, и самое супружество любить. Я сперва не понимала — как можно супружество любить? Я Федора Никитича пуще жизни любила! И вот снарядили меня под венец! Повели! Я ног под собой от счастья не чуяла! Господи, молилась, Господи, пошли сыночка — такого, как он, желанный мой! И повенчали, и оставили нас вдвоем — а он улыбается. Не бойся, говорит, а я ему — как же мне бояться, коли ты мне жизни дороже? И обнял, и стал целовать… ох…

Инокиня Марфа. Одна-одинешенька! Бабы кругом, у каждой — по двое, по трое маленьких, мужья у них! Вечером, мне в пояс поклонившись, к мужьям уходят! Одна, одна!.. Царских вдов-то замуж не берут! И пострига не приняла, а как монашка! И, выходит, кроме Митеньки у меня других деток не будет. Вот она, беда-то!

Старица Марфа.Счастье ты мое, Феденька!..

Инокиня Марфа.Горе ты мое, горюшко! Не выплакать!

Старица Марфа. Одного хотела — с первой же ночи понести, чтобы все счастье мое разом в дитятко перелилось!

Инокиня Марфа.Смирюсь, думаю, смирюсь… За смирение меня Господь уберег, за смирение крепенького сыночка послал, умом его не обидел…

Старица Марфа. И мне сыночка, и мне…

Инокиня Марфа.Одна беда — хоть и крепенькое дитя, а падучая к нему привязалась. Падает и ножками сучит, и ручками машет. Другая беда — упрям бывает и зол, весь в батюшку своего. Ну да это ничего — царю добрым быть негоже. Вон царишко Феденька добр — да все дела за него треклятый Бориска Годунов решает. В кого только государь Федор Иваныч уродился?

Братцы стали искать ведунов и бабок, чтобы падучую хворь избыть, кого только к Митеньке не водили. А сами меж тем ведунам велели ворожить, будет ли царь Федор Иванович долговечен, и с царицей своей вместе. Про то донесли Битяговскому, был великий лай и поношение. Я ушла — боюсь, когда так кричать принимаются, боюсь…

А Митенька повадился в свайку играть, ножичек в землю метать. Четверо ребяток с нами жили, чтоб было с кем моему царевичу играть. Так они бы рады весь день с ножичками баловаться.

Май был. После того, как Митенька от падучей чуть с лестницы не свалился, я ему с ножичком играть запретила. Он на меня кинулся, за руки кусал, насилу оттащили. Беда, думаю, беда, а позволять-то нельзя, ну как сам порежется?

И пришли ко мне братцы с дядюшкой. Ты, говорят, не бойся, дай ему ножичек. Порежется — нам же на пользу, тут же и закричим — годуновские-де людишки царевича убить хотели, спасайте царевича, люди добрые! В Угличе народ поднимется, на Москву бунт перекинется. А в Москве есть люди, кому Годунов — как кость поперек горда. Еще и на трон Митенька сядет, а мы — при нем. Я молчала, боялась. Они мамку Василису ко мне подослали, Василису Волохову, языкастая была баба. И она говорила: не бойся, государыня, дело надежное, нам лишь бы крик поднять да царевича с окровавленной ручкой народу показать. Я, дура, поверила, позволила взять ножичек.

Для чего я ее послушала?! Забыла, что ее ко мне приставили все высматривать и доносить?!

После обедни я с ближними женщинами за стол села, а Митеньку отпустила на двор поиграть. Кушанье к нам наверх уж понесли… И тут вбегает Петрушка Колобов, кричит — беда, царевич на нож накололся! Я кинулась вниз, во двор…

А там — Волохова на руках дитя мое держит, вопит. А дитя-то неживое!

Мне под руку полено попалось, я ее поленом по голове бить! Ты, кричу, убила его, ты убила Митеньку, И с сыном своим Оськой, и с Битяговскими, вы все его убили! Сама не помню, что еще кричала… Тут-то и началось… как к стогу соломы огонь поднесли — так весь Углич взбутился… бегут, голосят, Оську Волохова ко мне ведут, я ему — убийца, убийца! Тут же, при мне, и порешили…

И многих в тот день сгоряча порешили. Я с Митенькой сижу, из рук не выпускаю, а там уж и Битяговских нет, и их приспешников… а Митеньку у меня насилу отняли, чтобы в церкви его тельце положить. Убили моего сыночка! Не верю, что сам на ножик накололся! Не верю!

Старица Марфа.Как же это — дитя убивать? Как это возможно? У меня дитя во чреве шевелится, любимое, родное, теплое — и такое дитя убить? Самый страшный грех — убить дитя! Бедная ты государыня Марья, бедная… Как же ты теперь без сыночка?..

Инокиня Марфа.Опомнилась я, когда из Москвы приехали — князь Шуйский, митрополит Геласий, еще люди, стали разбираться, прямо на дворе народ собрали и допросы чинили. Перепугалась я. Братцы-то за мой недогляд в большую беду попали. А коли Бориска Годунов проклятый велел мое дитя убить — так он и всех нас погубит… Пришлось мне идти на попятный. Смирилась… смирилась… все толкуют, что Митенька сам себя порезал — ну что же, пусть так…

Старица Марфа.Марьюшка, Марьюшка, Господь того, кто убил дитя, накажет! Слышишь? Накажет! Ты это знай, Марьюшка!

Инокиня Марфа.Всем досталось. Угличан, что бунтовали, семьями высылали из города. Сказывали, в сибирские украины, в город Пелым. Колокол вечевой, который народ поднял, покарали — язык у него вырвали, ухо отбили, повезли в ссылку — в Тобольск. А наш род разорили. Братцев — в темницу, меня за недосмотрение за царевичем и за убийство Битяговских, в коем я каялась, постригли в Николовыксинскую пустынь, что на реке Выксе, близ Череповца. При смерти лежала, ей-Богу, при смерти! По коже волдыри пошли, волосы клочьями лезли. А меня — на Выксу… навеки… и нет меня более… Была государыня Марья — и нет ее…

Старица Марфа.Нельзя деточек безнаказанно убивать, ты это помни. Великий грех. Их любить надо, деточек, всех, они — ангелы Божьи…

Инокиня Марфа.Кто я? Нет у меня сыночка! Кто я без сыночка? Прах и тлен! А другого-то не будет! За что, Господи? Всякая баба, будь хоть страшнее, чем смертный грех, пойдет, и с кем попало ляжет, и будет у нее дитятко! А черноряски — мало ли в кельях скрытно молодцов принимают и рожают? А мне, вишь, не велено! За что, Господи? Сыночка хочу, маленького, в колыбельке! Сыночка хочу растить! А ты отнял, Господи! Или ты мое смирение испытываешь? Господи, сколько лет смирялась — разве мало? Еще велишь? Вот я при жизни смерть приняла. Сижу в келье, и присмотреть за мной некому, сама свои рубахи стираю. Одно утешение — бояться больше не надо. Все дурное, что быть могло, свершилось. Вот только не отпели меня еще… А может, так и надобно — до самого дна опуститься, до самой преисподней?

Старица Марфа.Господи, за что деточек забираешь? Я рожаю — ты забираешь? Да у многих ведь так — до года дитя, считай, гость дорогой, а уж потом — твое...

Господи, доченька у меня уж есть, Танюшка, красавица моя, пошли мне здоровенького сыночка. Троих дал — да и взял… на все твоя святая воля… А я и милостыню раздам, и на богомолье поеду.