Жан Александр - Кровавая луна

Меня ободрили не столько слова, сколько тон, которым они были произнесены. Признаться, ее ничто не обязывало показывать, что она узнала меня, и тем более — во второй раз изъявлять благодарность. Все вместе несказанно льстило моему самолюбию при том, что любезность следовала непосредственно за легким укором.

Умолкнув, она быстро повернулась к двери в соседнюю комнату: мне показалось, что за стеной зазвучали чьи-то шаги. Почти одновременно послышалось брюзжание глухого, слегка гнусавого голоса; очевидно, говоривший отдавал приказание слуге, приближаясь к нашей комнате. Голос принадлежал старику в черном парике, который час назад разговаривал со мной на дороге.

— Прошу вас, уходите, — умоляюще обратилась ко мне дама, указывая рукой на дверь, в которую я вошел.

Отвесив глубокий поклон, я отступил назад и затворил за собой дверь. После чего в совершенном восторге сбежал по лестнице и бросился на поиски хозяина гостиницы.

Описав ему комнату, из которой только что вышел, я признался, что она мне понравилась, и выразил желание занять ее.

— Весьма и весьма сожалею, — был ответ, — но ваше требование невыполнимо, так как эта комната и две смежные с ней заняты…

— Кем?

— Знатными господами.

— Но кто же эти знатные господа? У них должно быть имя или титул.

— Несомненно, но в Париж теперь стремится такая вереница путешественников, что мы больше не спрашиваем ни званий, ни фамилий — просто обозначаем их номерами комнат, которые они занимают.

— Надолго они остановились?

— Боюсь, что и на этот вопрос я не смогу вам ответить. Пока продолжается такая чехарда, у нас ни угла не останется пустым даже на минуту, и когда они съедут, мне неинтересно.

— Как жаль, мне так хотелось занять эти комнаты! Они пришлись мне по вкусу. Одна из них, должно быть, спальня?

— Точно так, сударь. И заметьте, редко кто берет номер со спальней, если не намерен ночевать.

— Свободные номера у вас еще остались?

— Конечно, две комнаты к вашим услугам. Только что освободились.

— Я беру их.

Очевидно, путешественники, которым я оказал помощь, намеревались остановиться в гостинице на некоторое время, по крайней мере до утра. В мечтах я уже представлял себя героем романтического приключения.

Заняв свободный номер, я выглянул в окно и увидел перед собой задний двор. Деловито сновавшие конюхи снимали сбрую со взмыленных и усталых лошадей, выводили из конюшен свежих и запрягали. Множество различных экипажей — и собственные кареты, и род повозок, подобно моему кабриолету заменяющих старинную перекладную, — стояли тут, ожидая своей очереди. Суетливо пробегали взад-вперед слуги, другие бродили в бездействии или, смеясь, болтали между собой: картина была забавна и полна оживления.

Между экипажами я различил дорожную карету и одного из слуг знатных господ, которыми в настоящий момент так сильно интересовался.

Вмиг я сбежал по лестнице и направился к черному входу: очень скоро и меня можно было увидеть на неровной мостовой двора, посреди вышеописанной картины, в шуме и гаме, неразлучными с подобного рода сборищами.

Солнце клонилось к западу, и его золотые лучи озаряли красноватые кирпичные трубы надворных построек. Две бочки на высоких жердях, служившие голубятнями, полыхали жаром. Естественно, вечернее освещение всему придает живописный характер, и внимание зачастую привлекают предметы, совсем не красивые в сером утреннем свете.

После непродолжительных поисков я оказался у цели. Лакей запирал на ключ дверцы кареты, предусмотрительно снабженные замком для полной безопасности. Я остановился рядом, притворяясь, что рассматриваю изображенного на дверцах красного журавля.

— Красивый герб, — заметил я ненароком, — верно, принадлежит какому-нибудь знатному роду?

Лакей обернулся, опуская ключи в карман, и ответил, слегка наклонив голову и улыбаясь насмешливо:

— Вполне возможно.

Нисколько не смущаясь, я немедленно вкатил ему дозу известного средства, которое благотворно влияет на человеческий язык — развязывает его, я хочу сказать.

Лакей вначале покосился на луидор, оказавшийся у него в руке, потом с непритворным изумлением взглянул мне в лицо.

— Вы щедры, сэр.

— Не стоит благодарности… Кто такие дама и мужчина, которым принадлежит эта карета? Если вы помните, я со своим слугой помог вам на дороге.

— Он граф, а ее мы называем графиней, хотя я не знаю, жена ли она ему; может статься, она его дочь.

— Где они живут?

— Клянусь честью, понятия не имею.

— Не знаешь, где живут твои господа?! Но, верно, тебе известно о них хоть что-нибудь, кроме имени?

— Так мало, что и говорить не стоит, сэр. Извольте видеть, меня наняли в Брюсселе в самый день отъезда. Камердинер графа, Пикар, тот много лет уже у него в услужении и должен знать все, но он все время молчит: раскрывает рот только для того, чтобы передать приказания. От него невозможно ничего добиться. Сейчас мы едем в Париж — может быть, что-нибудь удастся выведать. А пока я знаю не больше вашего, сэр.

— Где этот Пикар?

— Пошел к ножовщику наточить бритвы. Не думаю, чтобы он разохотился до разговора.

Скудная то была жатва за мой золотой посев. По-видимому, лакей говорил правду: если бы ему что-то было известно, он не стал бы дорожить чужими семейными тайнами.

Вежливо распрощавшись с ним, я вернулся к себе в номер и, не теряя ни минуты, вызвал своего камердинера. Несмотря на то, что он приехал со мной из Англии, родом он был француз — преполезный малый, сметливый, расторопный и, конечно же, посвященный во все хитрости и уловки своих соотечественников.

— Входи, Сент-Клер, и закрой-ка дверь. Мне необходимо узнать все о парочке, что занимает комнаты над нами. Вот тебе пятнадцать франков: отыщи слуг, которым мы помогли сегодня на дороге; пригласи их поужинать вместе и потом явись ко мне с подробным отчетом обо всем, что касается их господ. Я только что разговаривал с одним из них, но он ничего не знает и откровенно признался в этом. Другой, имя которого я запамятовал, служит камердинером у графа и знает про него все. Его-то ты и должен выспрашивать. Само собой, я интересуюсь почтенным стариком, вовсе не его молодой спутницей — заруби себе на носу! Ступай и без подробностей не возвращайся.

Подобное поручение вполне согласовалось со вкусами и наклонностями моего достойного Сент-Клера. Вероятно, вы уже заметили, что я привык обращаться с ним с той фамильярностью, которая встречается в старых французских водевилях между господином и слугой.

Что он посмеивается надо мной исподтишка, в этом я был уверен, однако манеры он сохранял безукоризненно вежливые и почтительные.

После нескольких смышленых взглядов, кивков и многозначительного пожатия плечами он скрылся за дверью. Выглянув в окно, я удивился, увидев его уже во дворе: с такой невообразимой быстротой он помчался вниз. Вскоре я потерял его из виду среди шеренг экипажей.