Николас Конде - Щупальца веры

— Бусы и статуэтку…

Мактаггерт кивнул.

— Бусы были зажаты в руках жертвы, а эти маленькие фигурки святых находились в ногах и у головы тела. Всякий раз то же самое, только фигурки слегка отличались. Там было и еще кое-что. Небольшие кучки фруктов рядом с телом. И, конечно, само тело — способ, которым было совершено убийство. Как назвал его медэксперт, эвисцерацией, то есть удалением всех жизненно важных внутренних органов. Именно так осуществлялись жертвоприношения в старые времена. Правильно, профессор?

— Некоторые именно так, — подтвердил Кэл.

— Затем способ, которым были положены тела. Прямо на спине, обнаженные, они лежали на плоском возвышении, сделанном из дерева редкой породы.

— Какой породы?

— Неизвестно. Мы посылали образцы в оба городских ботанических сада, и в Бронкс, и в Бруклин, но никто так и не смог их определить.

Кэл на минутку задумался.

— Но разве нет другого объяснения? Ведь любой псих мог купить все эти штуки в одной из лавчонок и попытаться с их помощью замаскировать убийство иного рода, скажем, на сексуальной почве?

— Тогда бы на телах остались следы, а их нет, — мрачно ответил Мактаггерт, искоса посмотрев на Кэла.

— Знаете что, профессор, мне что-то начинает казаться что вы просто не хотите мне верить.

Кэл покачал головой.

— Не то чтоб не хочу, но мне просто очень трудно поверить, что эти дети были воистину принесены в жертву.

— Воистину. — Мактаггерт повторил это слово издевательским тоном. — Что это значит, черт возьми? Они воистину мертвы, уж в этом можете ни хрена не сомневаться.

Кэл терпеливо кивнул головой.

— Но убийцы наверняка были психопатами. Это не могли быть люди, верящие, что жертвоприношение является осмысленным действием, люди искренне заблуждающиеся.

Мактаггерт посмотрел на Кэла, будто пытаясь разглядеть какие-то привычные очертания в густом облаке дыма.

— Умерщвление людей — это убийство, — спокойно произнес он. — И всегда им было.

Кэл снова покачал головой.

— Вы не поняли, что я имел в виду. Чтобы действительно понять, что такое жертвоприношение, вы должны вспомнить, в каком мире жили люди, когда оно в самом деле практиковалось. В первобытных обществах жизнь людей целиком и полностью зависела от милости природы, и их обычаи и верования отражали эту абсолютную зависимость. У них были божества, управляющие солнцем, луной, землей, дождями, морскими приливами, — сотни богов, каждый из которых отвечал за какой-то аспект природы. Чтобы повлиять на эти силы, люди были готовы сделать все что угодно. Человеческие жертвоприношения были их способом показать предельную преданность божественным силам, снискать их благосклонность. На самом деле этот обычай Доказывает, насколько глубоко первобытные люди уважали и ценили человеческую жизнь: они верили, что богов можно умилостивить лишь этим, самым драгоценным приношением. С их точки зрения, жертва одной жизни может заставить богов ниспослать им победу в войне, например, или исцелить чуму, которая может унести тысячи жизней. На самом деле это не такая уж кровожадная идея. Скорее это форма самозащиты.

— Спасибо за лекцию по истории, — ехидно ответил Мактаггерт. — Но мы сейчас говорим не о старых добрых временах. Эти дети были убиты в наши дни.

— Вот об этом-то я и говорю. Когда человеческие жертвоприношения действительно совершались, они были искренней попыткой управлять силами природы. Но очень трудно вообразить, что кто-нибудь, знающий о том, что дождь можно вызвать засевом облаков, или хоть раз видевший по телевизору лунную экспедицию, может по-прежнему думать, что пролитие человеческой крови — это способ управлять судьбами людей.

Морщины вокруг горящих карих глаз Мактаггерта постепенно разгладились.

— Есть множество вещей, совершаемых во имя той или иной религии, которые мне не нравятся, — сказал он. — Тем не менее они все равно делаются, неизменно ради чьего-то представления о том, что такое добро. Относительно большей части из них никто не вправе и не обязан судить, хорошо это или плохо, и тогда я просто говорю себе, что это не мое дело. Но вот это дело — мое, оно относится к моим прямым обязанностям; я не должен ни верить в это, ни изучать это, ни понимать это. Но я обязан это прекратить. — Он наклонился через стол к Кэлу. — Вот почему я принимаю ваше предложение, профессор.

Кэл был захвачен врасплох. Хотя полицейский и хотел откровенно поговорить с ним в чистилище мрачного бара, Кэл отнесся к этому всего лишь как к симптому усталости старого служаки, столкнувшегося с трудным случаем: вроде как посетить исповедальню, прежде чем снова отправиться самому решать свои проблемы. А чем больше новых подробностей Кэл узнавал об этом деле, тем сильнее ему хотелось с ним завязать. Изучение «городского примитивизма» выглядело привлекательной абстрактной идеей, но тогда он еще не задумывался о том, что ему самому придется принимать участие в расследовании целого ряда диких и страшных убийств. Допустим, ему удастся все же отыскать какую-то важную информацию, но не станет ли он сам тогда мишенью для убийц? Сейчас не время ему заниматься чем-либо опасным. Крис нуждался в нем, у него ведь никого нет, кроме отца.

И к тому же Крис тоже для него все, что у него есть, подумал Кэл. Не может ли случиться так, что попытка раскрыть убийства детей подвергнет его собственного сына какому-то дополнительному риску? Риску стать…

Эта мысль была настолько чудовищной, что он не позволил ей оформиться до конца. Он отпил глоток из своего стакана и начал перебирать в уме предлоги, чтобы отказаться от своего собственного предложения и извиниться перед Мактаггертом.

И все же он этого не сделал. Он продолжал взвешивать, что важнее — опасности, которым могут подвергнуться он сам и его сын, или нечто иное — знание, которое он мог бы получить в качестве награды за смелость. Предположим, что человеческое жертвоприношение было совершено — не как всплеск безумной религиозной одержимости, но по заранее обдуманному плану, не однажды, а несколько раз, не сумасшедшим-одиночкой, а общиной истинно верующих, богобоязненных людей Суметь понять, как такое могло произойти, значило сделать прорыв в самую сердцевину темной стороны человеческой природы.

Мактаггерт пристально смотрел на него, ожидая ответной реакции. Затем снова заговорил:

— Ты знаешь, Кэл, — знакомые, наверное, так тебя зовут, не могу вообразить, что они называют тебя Кэлвином, — я ведь и в самом деле могу воспользоваться твоей помощью. Эти дела с Вуду, которые мы расследуем, — этот культ не просто какая-то религия. Это больше похоже на… на некое тайное общество. Вроде того, каким была мафия лет тридцать тому назад. То здесь, то там находят трупы, и невозможно схватить за руку, кто это сделал. Никогда. То же самое с этой Сантерией. Мы знаем, что она существует, и мы можем найти массу людей, которые к ней принадлежат, группы по сто и больше человек, которые регулярно собираются и служат своим богам. Такие группы называются «семьями» — даже это совсем как в той чертовой мафии. Но совершенно неважно, что именно мы знаем. Когда мы пытаемся собрать в целостную картину все, что мы знаем, то не видим ничего, кроме тумана. Здесь даже языковый барьер не дает нам проникнуть внутрь этого сообщества.