Говард Лавкрафт - Сны в Ведьмином доме

Перейдя еще один мост и достигнув Мейн-стрит, я был потрясен видом царящего здесь крайнего запустения. Скопление полуразвалившихся старинных остроконечных крыш образовало на небе зазубренный фантастический силуэт, над которым возвышалась обезглавленная колокольня древней церкви. Несколько домов вдоль Мейн-стрит выглядели обитаемыми, но большинство было давно заброшено. Над немощеными тротуарами я видел черные проломы пустых окон в стенах трущоб, которые опасно кренились над просевшими участками фундаментов. Провожаемый недобрыми взглядами этих пустых глазниц, я поспешил свернуть на восток, в сторону берега. Обычное жутковатое ощущение, возникающее при виде покинутого жилья, усиливается даже не в арифметической, а скорее в геометрической прогрессии, когда видишь целый город, состоящий из таких домов, — все эти бесконечные авеню, взирающие на тебя рыбьими глазами пустоты и смерти, — и мысль о сомкнувших ряды пустых зданиях, преданных паутине, воспоминаниям и всепобеждающему червю, порождает первобытный страх, справиться с которым не под силу никакой, даже самой жизнеутверждающей философии.

Фиш-стрит, пустынная, как и Мейн-стрит, отличалась лишь тем, что на ней стояло множество кирпичных и каменных пакгаузов в очень даже неплохом состоянии. Уотер-стрит была бы точной копией этих улиц, если бы с нее не открывались широкие проемы в сторону морского берега с причалами. Ничего живого я не видел, кроме одиноких рыбаков на фоне отдаленной воды, и не слышал ни звука, кроме разве что шума прибоя в гавани и грохота мануксетских водосбросов. Этот город все больше и больше действовал мне на нервы; я уже начал тревожно озираться по сторонам и решил вернуться назад по мосту, идущему к Уотер-стрит, поскольку мост на Фиш-стрит, если верить самодельной карте-схеме, был разрушен. Севернее, ближе к реке, появились признаки убогой жизни: в домах на Уотер-стрит происходила возня с упаковкой рыбы, дымили трубы коптилен, на кровлях там и сям виднелись заплаты, слышались случайные звуки непонятного происхождения, а изредка, тяжело волоча ноги, по разбитым улицам двигались фигуры, — но мне это зрелище показалось еще более тягостным, чем пустынность, ужасавшая в кварталах южнее. Особенно подавляло то, что здешние люди выглядели еще более уродливыми, чем те, кого я видел в центре города, причем это уродство вызывало во мне какие-то неуловимые фантастические ассоциации. Несомненно, чужеродный элемент в прибрежных жителях ощущался сильнее — если, конечно, «инсмутский вид» был обусловлен примесью чужой крови, а не какой-то болезнью, самые запущенные случаи которой наблюдались в этих припортовых районах.

И еще одно обстоятельство вызывало у меня тревогу — слабые звуки, доносившиеся не из обитаемых домов, что было бы естественно, а из-за фасадов, подвергшихся наибольшему разрушению. Какие-то шорохи, возня, хрипы непонятного происхождения — я с беспокойством вспомнил о туннелях, существование которых предполагал парень из бакалейной лавки. Неожиданно я спросил себя: а как вообще звучат голоса здешних обитателей? В прибрежном квартале я до сих пор не слышал ни единого членораздельного звука — правда, особого желания их услышать у меня почему-то не возникало.

Задержавшись единственно для того, чтобы получше рассмотреть две некогда прекрасные, но разрушенные церкви на Мейн- и Чёрч-стрит, я поспешил покинуть омерзительные прибрежные трущобы. Следующим пунктом я наметил себе Нью-Чёрч-Грин, однако по пути туда мне нужно было пройти мимо церкви, в подвале которой я накануне заметил необъяснимо пугающую фигуру священника или жреца в странном головном уборе. Притом и парень из бакалеи предупреждал, что рассматривать действующие церкви — так же, как бывший Мейсон-Холл, теперь занятый «Тайным орденом Дагона», — приезжим не рекомендуется.

Поэтому я старался держаться севернее, продвигаясь в сторону Мартин-стрит, затем повернул в глубь квартала, пересек Федерал-стрит, приблизился к Нью-Чёрч-Грин и вошел в район бывших аристократических особняков, который включал Броуд-, Вашингтон-, Лафайет- и Адамс-стрит. Хотя величественные здания на этих старых авеню были обшарпанны и неопрятны, свое затененное вязами достоинство они еще утратили не совсем. В большинстве своем здешние особняки сильно обветшали, но один, а то и два дома на каждой из улиц казались явно обитаемыми. На Вашингтон-стрит я обнаружил даже группу из четырех-пяти таких зданий, превосходно отремонтированных, с ухоженными газонами и садами. Я решил, что в самом роскошном из них, парк которого широкими террасами спускался к Лафайет-стрит, живет старик Марш, больной владелец обогатительной фабрики. Но в целом вид у этих улиц был нежилой, и я удивился полному отсутствию в Инсмуте кошек и собак. И еще одно озадачило и встревожило меня — даже в этих наилучшим образом сохранившихся особняках было наглухо закрыто большинство окон на третьих этажах и в мансардах. Потаенность и засекреченность стали, казалось, неотъемлемыми чертами этого умирающего города, и я не мог отделаться от ощущения, что за мной со всех сторон, из каждой трещины и щели, неустанно следят немигающие глаза.

Я вздрогнул, когда слева от меня трижды пробил надтреснутый колокол. Слишком хорошо помнил я ту приземистую церковь, откуда доносились аналогичные звуки. Выйдя по Вашингтон-стрит к реке, я теперь оказался перед бывшей торгово-промышленной зоной; впереди стояла фабрика без малейших следов разрушения, а дальше, справа от меня, вырисовывались очертания крытого железнодорожного моста над узким ущельем и железнодорожной станции.

Ненадежный мост, к которому я приблизился, был снабжен запретительной надписью, но я все же рискнул и перешел по нему на южную сторону, где снова показались признаки жизни. Скрытные, неуклюже передвигающиеся создания без всякого выражения поглядывали в мою сторону, а на более-менее нормальных лицах отражалось нечто вроде холодного любопытства. Инсмут раздражал меня все сильнее, и я направился по Пейн-стрит в сторону Таун-сквер, надеясь отыскать какое-нибудь транспортное средство, могущее отвезти меня в Аркхем еще до того, как придет время отправления зловещего восьмичасового автобуса.

Тогда-то я и увидел слева полуразрушенное пожарное депо и краснолицего старика с густой бородой и водянистыми глазами. На нем болтались невыразимые лохмотья, а сам он сидел на скамье и разговаривал с двумя рыбаками, неопрятными, но выглядящими почти нормально. Похоже, это был тот самый Зейдок Аллен, полубезумный, почти столетний пьянчужка, рассказывавший байки о старом Инсмуте.

Должно быть, какой-то бес противоречия, некие тайные силы, сардонически строящие рожи из темноты, заставили меня переменить свои планы. До этого я старался уделять внимание только архитектуре, а в тот момент уже принял решение вернуться на Таун-сквер, чтобы по возможности быстрее покинуть этот загнивающий город смерти и тлена, но вид старого Зейдока Аллена придал новое направление моим мыслям и побудил замедлить шаг.