Джим Батчер - Халтура

— О, вчера я столкнулся с отменным придурком, — сказал он. — Похититель. Видел бы ты его. Настоящий шут.

— Угу, — отозвался я.

— И каким-то образом ему удалось скрыться от меня. — Гарри снова покачал головой. — То есть я спас ребенка, но мерзавец сбежал.

— Наверное, ты стареешь.

Он кинул на меня хмурый взгляд.

— Более того, выяснилось, что нанявшая меня цыпочка — даже не его мать. Она меня провела. Ребенок пропал три дня назад, и его настоящие родители хотели, чтобы копы арестовали меня. И это после того, как я спас его с проклятого жертвенного алтаря! Ну ладно, глупого, убогого алтаря — но ведь жертвенного!

— А где цыпочка? — поинтересовался я.

— Понятия не имею, — сердито ответил Гарри. — Исчезла. Кинула меня. И вряд ли родители ребенка заплатят мне за расследование и освобождение. Уж скорее президентом станет либертарианец.

— Вот они, риски независимого бизнесмена, — заметил я. — Ты голоден?

— А ты платишь?

— Я плачу.

Он встал.

— Я голоден. — Надел свой плащ и, качая головой, пошел со мной к двери. — Знаешь, Томас, иногда я чувствую, что меня совершенно не ценят.

— Ну надо же. И на что это похоже? — улыбнулся я.

Повесть из сборника «Темные улицы».

Действие происходит между событиями «Маленького одолжения» и «Продажной шкуры», перед «Последним предупреждением».

Когда-то, переехав в новый район, я потратил несколько дней на знакомство с соседями. Ничего серьезного, просто зашел поздороваться и представиться семейству с детьми — ровесниками моего сына, семейству с дочерью-старшеклассницей, которая часто сидела с отпрысками других соседей, и все в таком духе. Я поболтал с ними, и это выглядело совершенно безобидно — тогда.

Прошло пять лет. За эти годы я понял, что некоторые из самых малозначимых вещей, сделанных или сказанных мной, оказали колоссальное влияние на моих соседей. Не хорошее или плохое, но значительное и, в общем и целом, скорее позитивное. По крайней мере мне так казалось.

Выбери я другие слова или соверши свои поступки в немного другое время — и их жизни могли сложиться иначе, но если бы я не обращал на это внимания, ничего бы и не заметил. Это было мое первое практическое знакомство с законом непреднамеренных последствий, которое легло в основу моей веры в то, что большие, важные вещи складываются из маленьких и обыденных и что даже незначительные наши поступки, во благо или во вред, кумулятивно влияют на наш мир. Многие религии различают свет и тьму и рисуют нам картины героических битв между их сторонниками. Но может быть, «битвы на своей земле» происходят намного чаще, чем мы думаем? Может быть, они идут ежедневно, и большую часть времени мы о них даже не догадываемся — разве что спустя лет пять? Наши мельчайшие решения и поступки имеют значение. Они говорят нам о том, кто мы такие.

Эту идею я попытался изложить в «Воине».

Эту, а также мысль, что вещь, кажущаяся хорошей или плохой, может не быть ни той ни другой — в зависимости от того, с какой точки зрения смотреть. Многих читателей огорчило случившееся с Майклом в «Маленьком одолжении» — печально, что столь достойный персонаж встретил такую ужасную судьбу и был навсегда покалечен воинами Ада. Какая трагедия, что он не смог продолжить схватку.

Судите сами, какой трагедией это стало для него.

Сев рядом с Майклом, я сказал:

— Думаю, тебе грозит опасность.

Майкл Карпентер остался крупным, мускулистым мужчиной, хотя заметно похудел. За долгие месяцы в постели и еще более долгие месяцы терапии он превратился в тень самого себя и так и не смог восстановить все мышцы. Тем не менее Майкл выглядел крепче прочих, несмотря на то что в волосах и короткой бородке проступила седина.

Он улыбнулся мне. Улыбка была прежней, даже стала искренней и уверенней.

— Опасность? — ответил он. — Боже ты мой.

Откинувшись на старую деревянную скамью стадиона, я хмуро посмотрел на Майкла:

— Я серьезно.

Майкл отвлекся, чтобы подбодрить второго бейсмена (точнее, бейсвумен) из софтбольной команды своей дочери Алисии. Затем устроился поудобнее. Старая, облезающая зеленая краска скамьи резко контрастировала с бело-зеленовато-голубой рубашкой Майкла, сочетавшейся с форменными футболками девушек. Крупные синие буквы на рубашке гласили: «ТРЕНЕР».

— Я принес твой меч. Он в машине.

— Гарри, — спокойно произнес Майкл, — я на пенсии. Тебе это известно.

— Конечно, — ответил я, шаря в недрах плаща. — Мне это известно. А вот плохим парням, по-видимому, нет. — Достал конверт и передал его Майклу.

Майкл открыл конверт и изучил его содержимое. Затем положил конверт на скамью рядом со мной, встал и пошел вниз, на поле, тяжело опираясь на деревянную трость, с которой не расставался. Из-за повреждения нервов его левая нога почти не сгибалась. Пострадало и бедро. В результате он ходил враскачку. Кроме того, я знал, что один из его прозрачных честных глаз плохо видит.

Он принял командование тренировкой тихо и уверенно, как делал все на свете, вызвав смех и улыбки дочери и других девушек. Они явно получали удовольствие.

И он, судя по всему, тоже.

Я посмотрел на конверт и пожалел, что слишком отчетливо помню лежавшие внутри фотографии. Резкие, профессиональные: Майкл поднимается в церковь по пандусу для инвалидов; Майкл открывает дверь для своей жены, Черити; Майкл загружает большое ведро с софтбольными мячами в багажник семейного фургона Карпентеров; Майкл на работе, в крепкой желтой каске, показывает на недостроенное здание, разговаривая с каким-то мужчиной.

Фотографии пришли ко мне в офис по почте, без какого-либо объяснения или записки. Однако смысл был ясен и отвратителен.

Моему другу, бывшему рыцарю Креста, грозила опасность.

Тренировка закончилась через полчаса, и Майкл вернулся ко мне. Секунду стоял, разглядывая меня, затем произнес:

— Меч покинул мои руки. Я не могу принять его снова, особенно по неверной причине. Я не буду жить в страхе, Гарри.

— Так, может, ты согласишься жить с предосторожностями? — спросил я. — По крайней мере пока я не выясню, что происходит?

— Не думаю, что моя скорая смерть входит в Его планы, — спокойно ответил он. Не составляло труда понять, когда Майкл говорил о Всевышнем. Он умел вставлять заглавные буквы в устную речь. Не знаю, как ему это удавалось.

— А как насчет «о дне же том и часе никто не знает»? — поинтересовался я.

Он сухо улыбнулся:

— Вырвано из контекста.

Я пожал плечами:

— Майкл, я бы с радостью поверил в любящего, справедливого Бога, который приглядывает за всеми и каждым. Но я видел, как страдают невинные люди. И не хочу, чтобы ты стал одним из них.