Эрик Хелм - Уцелевший

Танит ничего не понимала.

— Уже недалеко, моя красавица, прямо рукой подать. Великий праздник состоится не в Чилбери, не в доме! Там только встречаются участники, а шабаш начнется на равнине, в миле-другой отсюда. Пойдем со мной, обретать знание, власть, и память... и память...

* * *

— ...Не знаю, сын мой, — произнес отец Беофред.

На Бертрана де Монсеррата страшно было глядеть. Сгорбившийся, точно тяжестью непомерной придавленный, сидел грозный владыка Хлафордстона перед исповедником, глядя в плиты пола остановившимся взором.

— Не знаю. Покаяние наложу, от грехов разрешу должным образом, но сдается мне, здесь не простое покаяние требуется.

— Что еще? — глухо проронил Бертран.

— Спроси об этом себя самого. С совестью своею посоветуйся. Ежели нечисть впивается, выходит зацепку сыскала, и немалую. Вот и хочет к себе уволочить. Грешил ты долго, каялся коротко. Очисти душу, сын мой, очисти по-настоящему, а как рассуди сам. Не додумаешься — спроси совета у меня; да только лучше будет, коли сердце само подскажет. Оно тогда вправду светлеть и очищаться начнет.

Бертран медленно поднялся и, не ответив ни слова, покинул полутемный сводчатый чертог.

* * *

Рубить Иветту, как предсказывал испанец Родриго, барон де Монсеррат не стал хотя бы потому, что лежал в беспамятстве, когда обезумевшая девушка доскакала до Бертрановой твердыни и после долгих, подозрительных расспросов была впущена внутрь по гулкому подъемному мосту. От заката и до восхода караульные обычно воспрещали всякий доступ в замковые стены, однако, узнав, что весь королевский отряд перебит, а баронесса очутилась в негодяйских руках, предпочли завертеть рукоятями лебедок.

Девушка пробежала к себе, повалилась на узкую, стоявшую рядом с окном постель и зарыдала. Утешать ее было некому. В Хлафордстоне царил полный переполох, ибо речи Торбьерна прозвучали в ночной тишине громко и отчетливо, а когда выяснилось, кто говорил, все — от капитана латников и до разбуженной нежданным гамом стряпухи, пришли в полное умоисступление.

Барона кое-как привели в чувство, дотащили до спальни, оставили наедине со священником, который дал сопровождавшим знак удалиться. Сразу сообщать еле живому де Монсеррату о похищении жены, разумеется, не дерзнул никто. Но Бертран и сам отлично уразумел сказанное головой скандинава. Обретя дар речи, он без дальних околичностей принялся исповедоваться капеллану Беофреду, по-прежнему белый от пережитого ужаса. Прежде Бертран как-то не размышлял о делах потусторонних, всецело занятый повседневными заботами, войной, турнирами, пирушками. Неожиданное и страшное столкновение со сверхъестественным поразило его, точно удар кузнечного молота.

Беседа со священником несколько успокоила де Монсеррата касательно адского пламени, которое уже наяву мерещилось несчастному рыцарю, но пережитое потрясение оказалось чересчур сильным. Бертрану срочно и незамедлительно требовалось выпить. Доносившиеся из-за неплотно прикрытой двери женские рыдания остановили барона, двигавшегося прямиком к столовой. Де Монсеррат заглянул в светелку и узрел служанку Эрны простертой на постели. Решив, что видит очередного пришельца с того света, Бертран буквально взвыл.

— Господин! — вскочила ненамного меньше перепугавшаяся Иветта.

— Откуда ты? — выкрикнул де Монсеррат.

— Я не виновата, господин! Лошадь понесла, и госпожа осталась позади, а сеньор де Монтагут... Де Монтагут...

— Что сеньор де Монтагут?!

Плача в три ручья, Иветта сбивчиво рассказала все.

* * *

Разум Танит словно завеса окутала. Все существо девушки начало подчиняться непонятному опьянению — духовному и физическому; веки стали непроизвольно смыкаться... смыкаться...

— Власть и знание, знание и власть, — бормотала Танит. — Веди, Мизка, веди.

— Теперь заговорила прежняя умница, — хрипло и радостно прокаркала старуха. — Не бойся, ночь едва спустилась, мы поспеем еще прежде, нежели явится Повелитель. Не бойся, ничего не бойся.

Девушка шла вперед устремленно и неотвратимо. Зрачки ее расширились до предела, мышцы лица подергивались, пальцы судорожно сжимались.

Она едва заметила, как пересекла дорогу, снова полная странной силы после долгого и утомительного дня.

Странная пара торопилась по совершенно безлюдной местности. Ни домика, ни фермы, ни дерева, ни куста не попадалось им по дороге. Затем в густой, почти непроницаемой тьме возникло синеватое световое пятно.

Сатанисты продолжали нечестивый ритуал. Старая ведьма немного просчиталась: в долине уже бушевала оргия. И Танит с неожиданной ясностью поняла: отступать некуда. Цыганка быстро и безошибочно привела ее на шабаш, и участвовать в дьявольском действе предстоит независимо от желания или нежелания.

Девушка не могла оторвать переполненных ужасом глаз от чудовищной фигуры на каменном троне. Хотелось повернуться, без памяти бежать, укрыться спасительным ночным мраком, но старуха держала крепко и неумолимо влекла туда, в окаянное сборище.

Увидев кощунство, которое де Ришло запретил наблюдать Рексу ван Рину, Танит почувствовала, что вот-вот упадет и не поднимется. Она пыталась опустить веки — и не смогла. В отчаянии, просветлев разумом от неимоверного испуга, попыталась перекреститься — но цыганка мертвой хваткой впилась в ослабевшую руку. Слова молитвы не приходили на память.

Старуха гоготала, увлекая Танит в долину. Девушка спотыкалась, едва не падала. Пересохшее, сжатое спазмой горло отказывалось кричать, а противиться было немыслимо: незримые злобные токи, витавшие вокруг, уже сгибали волю, в корне пресекая любую попытку отпрянуть.

Нечеловеческая какофония, музыкальных инструментов неожиданно стихла. До ближайшего из участников оставалось не свыше десяти ярдов. Танит икнула от ужаса.

— Пришли, моя красотка, пришли, моя сладкая, — прокудахтала Мизка.

Колоссальная козлиная башка повернулась, и пылающие глаза устремились прямо на Танит.

Поздно.

Предупреждения Рекса пропали вотще.

Силы, которые девушка столь наивно мечтала подчинить себе, готовились поглотить ее душу, а потом подвергнуть осквернению тело. После чего предстояло умопомрачительно жуткое падение в неизмеримо глубокий Колодец, Черную Бездну.

До глубокой ночи граф дез Эркольт развлекал собравшихся песнями собственного сочинения. Звонкий струнный перебор и неожиданно глубокий голос очаровали всех, а в особенности — Эрну, присевшую рядом на крохотной скамеечке, подпершую подбородок ладонями, безотрывно глядевшую в тонкое, точеное лицо провансальца. И тот, казалось, пел исключительно для нее одной, время от времени улыбаясь юной хозяйке замка, ласково щурясь и вкладывая особое чувство в нежные куплеты, исполненные замысловатых и не всегда понятных девушке метафор.