Эрик Хелм - Уцелевший

Ибо Родриго де Монтагут по непонятным для себя самого причинам любил ежей и время от времени приносил с охоты одного-двух. В замковой опочивальне испанца постоянно обитало не менее дюжины колючих зверьков, отмеченных особым вниманием (прочих — заурядных — просто выпускали на волю через денек-другой). Ежи ссорились, дружили, вместе лакали из просторных мисочек молоко, вместе пытались отыскать в пустынном Хлафордстоне хоть завалящую лягушку, вместе довольствовались пойманной мышью. Родриго ухаживал за своими колючими питомцами со столь трогательной заботой, что стал предметом ядовитых насмешек прислуги. Насмешек, разумеется, заспинных, произнесенных потихоньку, на ухо и с превеликой оглядкой: каков кулак у заморского сумасброда, изведали все мужицкие физиономии, не успевшие, либо поленившиеся изобразить должное почтение в надлежащий час. После того как испанец едва ли не до смерти забил сапогами ключника, спьяну осмелившегося пройтись по поводу «колючей погани», от которой добрым людям ни житья ни проходу не стало, а заодно посетовавшего на выверты некоторых, с позволения сказать, благородных господ, еж пользовался в замковых стенах полной неприкосновенностью. Все фыркающее от недоумения сборище было добросовестно выпущено в окрестные луга за два часа до отъезда, последствия которого Родриго не мог расхлебать и по сей час.

Незримые лапы знали свое дело отнюдь не плохо. Лес окружал прогалину плотным, совершено непроходимым даже для пешего — куда уж там конному! — кольцом. Кто и когда проложил и протоптал стежку, выводившую с главной дороги, часто ли навещал разоренное святилище, — остается неведомым. Но иного хода прочь не было. И умертвий направили так, чтобы преградить очутившимся в западне людям единственную тропу к избавлению.

Четверо бродячих костяков доплелись до древесного коридора и, то и дело подергиваясь, замерли подле самого устья. Остальные — числом около дюжины — зашагали к середине поляны, постепенно суживая полукольцо.

Безумец Филипп надрывался от хохота, даже когда беззубые гнилые челюсти вцепились ему в глотку. Скелет кусал изо всех сил — и не мог прогрызть неподатливую кожу, а это было чистейшей уморой — да и щекотно вдобавок. Лишь когда бренные останки более молодого и зубастого начали рвать беднягу латника на мясные лохмотья, к Филиппу вернулась крупица разумения, и жалобный крик разнесся над Хэмфордской чащей.

Покалеченный Хэмфри по-заячьи верещал, отползая прочь с проворством пришибленного палкой ужа, однако скелеты шагали куда проворнее. Почернелые фаланги вцепились в лицо раненого, ухватили за руки. Искривленные когти, — продолжавшие расти в гробах и через много дней после захоронения, — обретшие в продолжение столетий прочность кованой стали, успешно раздирали податливую плоть; но гнилые зубы, уже слабо державшиеся в черепных костях, выворачивались вон, то и дело увязая намертво в пожираемом теплом теле.

Хэмфри умер от неописуемого ужаса прежде, нежели самый расторопный костяк перервал ему яремную вену...

Последующие просвещенные века неизбежно квалифицировали бы эту покойницкую вылазку как чистейшей воды психическую атаку. Бойцовские качества истлевших трясучих скелетов равнялись, по сути, нулю. Умертвия только и могли терзать беспомощных; соединенный удар двоих державшихся несбитыми всадников наверняка опрокинул бы и вдребезги разметал шатавшуюся по прогалине мразь. Но лошади наотрез не желали повиноваться, а люди — Бертран де Монсеррат, Гийом-Шелковинка и невольно спешившийся, бежавший сломя голову Томас — уже в одночасье успели поседеть, глядя на участь Филиппа и Хэмфри.

Три костяка целеустремленно близились к Родриго.

* * *

Глаза Мари-Лу едва не выкатились из орбит. Миссис Итон так побледнела, что умный Малэн испугался: не доведется ли подыскивать себе новое место из-за непростительного и ужасного промаха?

В последние три часа женщина выслушала о Мокате немало впечатляющего. И вот, не успели де Ришло и ван Рин, втянувшие весь дом в темную историю, разбежаться прочь, как мерзкий тип является на порог собственной достогнусной персоной!

Первым побуждением Мари-Лу было кинуться наверх, искать защиты у Ричарда. Но миниатюрные люди сплошь и рядом обладают весьма обширными запасами здравого смысла. Ни Рекса, ни герцога рядом нет. Позовешь Ричарда — Саймон останется в одиночестве. Что, если Мокате лишь того и надобно?

Танит!

Ах ты!..

Теперь Мари-Лу не сомневалась в значении нежданного звонка.

Возможно, Моката привел за собою целую шайку. И скорее всего, привел!

— Просите, — изысканно светским голосом велела Мари-Лу, в девичестве Мария Лукинична Челышева.

Малэн облегченно вздохнул и поклонился.

— Но если я позвоню в колокольчик, — с очаровательной улыбкой закончила Мари-Лу, — немедленно врывайтесь в гостиную и бейте глубокоуважаемого гостя шандалом по голове. Изо всех сил, mon vieux [40] Старина (франц.) .

Малэн еще раз поклонился и вышел, гадая: не лучше ли подыскать новое местечко самому?

Миссис Итон поспешила расположиться спиной к окну, кокетливо положила ногу на ногу и тщательно переплела пальцы обеих рук. Знание несложных способов защиты, как выяснялось, вовсе не составляло исключительную монополию герцога де Ришло.

Моката был облачен в серый твидовый костюм и тщательно повязанный черный галстук. Его большая, лысая, блестящая голова напомнила Мари-Лу биллиардный шар. Накрахмаленный воротничок изнемогал под давлением двойного подбородка.

— Умоляю, простите за неожиданное вторжение, миссис Итон, — сказал Моката мелодичным, бархатным голосом. — Но дело приключилось безотлагательное. Вероятно, мое имя вам уже знакомо?

Мари-Лу кивнула, оставляя безо всякого внимания предложенную гостем руку. Бывшая княгиня едва ли много знала об эзотерических учениях, зато немало времени провела в сибирской ссылке и навидалась достаточно, чтобы накрепко запомнить вековое крестьянское правило: к ведьмаку не притрагивайся, и в своем доме не давай ему ни капли выпить, ни крошки съесть.

Лучи послеполуденного солнца брезгливо касались розовощекой Мокатиной физиономии.

— Разумеется знакомо, сударь. Чем могу служить?

— Думаю, меня уже успели выставить в самом невыгодном свете, — удрученно вздохнул визитер. — Но видите ли, Саймон Аарон — мой добрый товарищ. Во время недавней и весьма неприятной болезни я долго ухаживал за ним...

— Понимаю, — сказала Мари-Лу. — Правда, история, рассказанная моими добрыми товарищами, звучит несколько иначе... Какова же, собственно, цель вашего прихода?