Дмитрий Сафонов - Шериф

Баженов стоял и не мог пошевелиться. Ружецкий прекратил блевать, поднялся и подошел к нему вихляющей походкой. От него воняло кислятиной. Хлопки на галерке тоже стихли. Криков «браво!» и «бис!» не предвиделось.

Баженов понял, что настал поворотный момент. Или он овладеет ситуацией, или она — им.

— Валерка! — Голос у него сорвался, дал «петуха». Он судорожно сглотнул, но глотать было нечего: во рту все пересохло. Баженов чувствовал себя Шерифом, достающим из промасленной кожаной кобуры верный кольт. — Валерка! — повторил он. — Стреляй! Мы нашли то, что искали!

Ружецкий выстрелил. Дал оглушительный дуплет в черное небо, словно хотел достучаться до того, кто сидел наверху и забавлялся людскими судьбами, раскладывая от нечего делать непонятные пасьянсы: «Как ты мог допустить ЭТО?!» У Баженова заложило уши, будто выстрел набил туда клочья плотной ваты. Потом вата начала таять, наполняя голову мелодичным звоном. Наконец он смог разобрать слова:

— Что это? Конец? Или начало? Это ружье еще выстрелит. И не один раз…

Баженов оглянулся. Кроме него, никто этих слов больше не слышал. Он это понял по удивленным лицам, когда проорал в ответ:

— Это конец, тварь! По крайней мере, для тебя!

Микки сидел на коленях, по пояс голый. Справа от него лежала рубашка, и на ней — остатки веревки. Он сидел, не шелохнувшись, словно все происходящее его никак не касалось.

Баженов бросился к нему и схватил за плечо, с Другой стороны ухватился Ружецкий. Вдвоем они мощным рывком подняли его на ноги. Микки улыбался своей неотразимой улыбкой. Он повернулся к Баженову, будто только сейчас его "заметил, и спросил:

— А для тебя?

Вместо ответа Баженов ударил его в лицо. Потом — еще и еще. Он бил его, пытаясь загнать эти слова обратно в глотку, букву за буквой, звук за звуком, но Микки только смеялся.

Подоспевшие старики и очухавшийся Бирюков повисли на плечах Баженова, пытаясь его остановить:

. — Все, Кирилл, хватит! Надо отвести его в город.

Иван схватил веревку и быстро связал чужаку руки за спиной. Он сделал надежный узел и свободный длинный конец захлестнул вокруг шеи Микки. Натянул веревку — так, что сложенные запястья оказались между лопатками — и снова привязал к рукам. Теперь любая попытка освободиться грозила удушением.

Баженов достал из кармана складной перочинный нож, подошел к дереву.

— Помогите мне кто-нибудь, — глухо сказал он.

Ружецкий оставил пленника и подошел к Баженову. Он нежно обнял тело девочки и приподнял его, пока Баженов пилил тупым лезвием прочную капроновую веревку. Наконец с веревкой было покончено, но Ружецкий так и держал тело в руках.

— Я понесу ее! — сказал он. — Возьмите кто-нибудь ружье.

Ружецкий нежно прижал тело Лизы к груди, и тогда у Баженова промелькнула теплая, никак не вязавшаяся с происходящим, мысль: «Он будет хорошим отцом. Черт возьми, да он бы уже БЫЛ хорошим отцом, если бы трахал жену почаще».

Баженов сам взял ружье Ружецкого и подгонял Микки, время от времени ударяя его прикладом между лопаток. Он хотел выбить из мерзавца хотя бы короткий стон, кряхтение или вскрик, но Микки молчал. И ухмылялся. Баженов не мог этого видеть, но он чувствовал, что подонок ухмыляется.

«Ничего, — думал про себя Баженов. — Ничего, дорогой! Посмотрим, что ты запоешь, когда мы придем в город!»

Он и сам не знал, что будет, когда они придут в Горную Долину. Скорее всего, ничего. Он посадит Микки в изолятор, сообщит обо всем в Ковель, оттуда приедет следователь, проведет предварительное следствие, опросит потерпевших (идиотское слово: мать, потерявшая дочь, — всего лишь потерпевшая) и свидетелей, потом приедет автозак и заберет Микки. И все. А спустя несколько месяцев они узнают, что Микки осудили. Лет на восемь. Или — посадили в психушку, на принудительное лечение.

Лиза будет лежать в земле, а Микки — трескать макароны по-флотски. И все довольны. Это же справедливо. Это — по закону.

У Ивановой хижины они встретили группу Мамонтова. Сам Валентин стоял, прислонившись к забору, и прикуривал сигареты, одну от другой.

Увидев голого по пояс чужака, он нахмурился.

— А где… — тихо спросил он у Баженова. Он не стал продолжать, но продолжения и не требовалось: в эту ночь они понимали друг друга без слов.

— Валерка несет, — кивнул себе за спину Баженов.

Мамонтов издал какой-то птичий звук, никак не подходивший к его внушительной комплекции. Он часто задышал, будто вынырнул из-под воды, где провел без воздуха долгие пять минут.

— Тебя сменить? — спросил он у Ружецкого. Ружецкий натужно пыхтел, волосы прилипли ко лбу, по лицу катились крупные градины пота… Или это был не только пот? Может быть, он плакал, но разобрать, где слезы, а где — пот, было невозможно. Он мотнул головой. И сказал после паузы немного гнусавым, как от насморка, голосом:

— Я не устал.

Мамонтов кивнул и пошел рядом, освещая ему дорогу фонариком.

Они возвращались домой: мужчины, сплоченные общим делом. Но они возвращались не с победой, как это было в сорок пятом или сорок шестом, а с телом убитой девочки на руках. Город не встречал их радостными огоньками, он лежал перед ними темный, пустой и беззащитный.

Они шли молча, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Потому что гордиться им было нечем.

Шериф сплюнул и выбросил короткий бычок.

— Вот так это было, док… — сказал он Пинту. — Но это еще не конец. Далеко не конец. Я возвращался, толкая перед собой этого ублюдка, и не знал, что в ту ночь побываю у заброшенной штольни еще дважды. Дважды, понимаешь?

— Нет, — честно ответил Пинт. — Что вы там забыли?

— Видишь ли… Иван был совершенно прав — это нехорошее место, и ходить туда не стоило. Но я почему-то чувствовал, что мы найдем его именно там. Так оно и случилось. Мы нашли его, но… Эта поляна словно манила к себе. Притягивала…

— Зачем вы туда вернулись? — повторил Пинт.

— Валька… — словно нехотя протянул Шериф. — И старик Ружецкий, Семен Палыч. Это была их идея.

— Какая идея?

— Собрать всех в школе. Всех, кто может самостоятельно застегивать ширинку. Хотя… В последнее время мне кажется, что их не так уж много в нашем городе. Тех, кто может сделать это самостоятельно, если ты понимаешь, о чем я говорю…

— Нет, не понимаю.

— А чего тут непонятного?

Молчаливая процессия ступила в город, и первым ее встретил стоящий на отшибе дом Воронцовых. Ружецкий направился было к дому, но Баженов его окликнул:

— Стой! Только не туда!

— А куда?

— Неси в больницу. Мать не должна ее видеть… такой. Я сейчас зайду, вызову Николаича… Я… сейчас… Баженов обернулся, сунул кому-то ружье.

— Подержите… этого, — сказал он и быстрыми шагами направился к дому.