Елена Ткач - Седьмой ключ

— Нет, ребеночку моему спешить некуда, — слабо улыбнулась Ксения. — Он у меня умница — знает, что время еще не пришло.

— Ксенечка, ты уверена, что все в порядке?

— Может, я вас быстренько в Москву отвезу? — предложил растерянный Юрасик, который не знал, как себя вести и что делать, глядя на ее вздымавшийся и опадавший живот.

— Не беспокойтесь, не надо. Это просто слабость, пройдет. Пусть вам Маша… Машенька все расскажет. Все, что узнала… Пусть. А я полежу.

Она слабо махнула рукой, мол, хочет остаться одна… Все на цыпочках вышли из комнаты, и Вера плотно прикрыла дверь.

— Манюня, детка, да что с тобой? — она с удивленьем глядела, как Машка беззвучно рыдает, закрыв руками лицо и стараясь громко не всхлипывать, чтоб только не беспокоить Ксению.

— Про что это Ксения велела тебе рассказать? — Юрасик нерешительно приблизился к девочке, не зная, как ее успокоить. — Ну? Чего ты? Такая хорошая… Эй, отставить рев! Копать от забора до обеда! От меня до следующего пня шагом марш!

Машка не выдержала — фыркнула и тут же опять захлебнулась слезами. Потом кое-как утерлась платком, уселась за стол и рассказала о своем разговоре с Мишкой.

— Ну-ну! — буркнул Юрасик, когда она замолчала. — Ну и ну, тишь да гладь у них… Благолепие! Да-а-а… — он замолк, внимательно разглядывая свои крепко сжатые кулаки.

— А ведь я, похоже, знаю, где это место… — Вера вскочила и закружила по комнате. — Ну, то есть, это, конечно, только предположение… но все говорит за то, что там оно!

— Что «оно» и где это «там»? — хмуро вопросил Юрасик, не глядя на сестру.

— То место в лесу, где эта гадость может быть спрятана. Мы с Алешей как-то утром на дачу шли, а мимо целая колонна машин проехала. Грузовик военный, крытый брезентом, там еще солдатики возле борта сидели, я помню, а за грузовиком иномарки. Знаешь, «крутые» эти. Целая кавалькада. Они в самый бурелом с бетонки свернули. Там не ездит никто. И помню еще — Мишка на велосипеде за ними ехал. Точно он!

— Солдатики, говоришь? — Юрасик наконец поднял голову, по-видимому, удовлетворившись созерцанием своих кулаков. — Ладно, сеструха, пошли-ка поговорим. Девицы, вы тут за хозяйкой нашей приглядывайте. Если что — сразу ко мне, — и они вдвоем скрылись в Вериной комнате.

Был уже поздний вечер, когда вернулся Алеша, когда вышла из своей келейки Ксения, вышла и опять легла. Девочки накормили Алешу ужином и сидели тихо как мышки. Они умирали от любопытства: о чем ведут разговор Веткина мама с американским дядюшкой…

А разговор за плотно прикрытой дверью вспыхивал, как костер: то Юрасик, то Вера, выходя из себя, пытались доказать что-то один другому, потом затихали, и беседа их теплилась, тлея искорками изредка долетавших слов, но чей-нибудь возмущенный возглас разжигал ее снова…

Наконец Ветка не выдержала: сказала с рассеянным видом, что хочет перед сном подышать свежим воздухом, выскользнула из дома и на цыпочках пробралась к раскрытому окну маминой комнаты — как раз над речным обрывом. Понимая, что делает плохо и мама таких ее действий совсем не одобрила бы, Ветка все же не смогла устоять перед распиравшим ее желанием подслушать этот взрослый, таимый от всех разговор.

Она примостилась на корточках, вжалась спиной в кирпичный фундамент, затаив дыхание и боясь пошевелиться. Так и сидела, ни жива ни мертва, и слушала, тишину — в разговоре возникла длинная пауза. Наконец очень близко, прямо над головой, громыхнул голос дяди — видно, он встал как раз у окна:

— Да, да, что ты на меня глаза вылупила?! Спалить его к чертовой матери!

— Сжечь дом? Да ты с ума сошел! — мамин голос даже немного охрип от волнения.

— Конечно, я понимаю: как принимать решение, как нужно действовать, вы в кусты… Ох, эта рассейская манера — лучше сгнить заживо, лишь бы ничего не менять! Вот и киснут, и киснут, и грызут себя, и грызут… Соплями изойдут от сомнений, но чтоб сделать что-то простое, конкретное — это ни-ни. Не трогайте нас, мы такие тонкие, такие сложные и духовные… Страшно — аж жуть!

— Слушай, оставь этот тон. Слушать противно! Этот разговор никуда нас не приведет, добрых три часа переливаем из пустого в порожнее.

— Уж прости, роднуля, раз в пять лет можно и перелить хоть и три часа! Экая ты нежная — я понимаю, ты меня дубиной считаешь. Ладно, плюнул — забыл. Хорошо, я по-твоему человек примитивный, что с меня взять? Одно слово — сапоги… Взял под козырек — и вперед!

— Юра, я тебя умоляю… я сейчас уйду.

— Все, все, молчу! С мировоззренческими боями покончили. Но я не понимаю, пусть я чурка, но тогда ты мне объясни… И подоходчивей, если можно. Раз ты твердо уверена, что все зло в этих местах — от этого дома, как так можно: сидеть и ждать? Чего, спрашивается, чего? Надо делать что-то, только не сидеть, сложа руки. Сама ж говоришь — за Ветку боишься. Да еще эти двое: Алеша с Машей на твою голову… а Ксения с ее животом, ее зачем в это втянула? Если ты такая тонкая, можешь мне объяснить? Вас тут всех в самом деле, что ль, хрен знает чем опоили? Ты за детей отвечаешь! Если, как говоришь, этот чертов дом представляет для вас опасность, так спали его к матери! Сама ж говоришь — он ничейный. Пустой. Он тебя свалить хочет, а ты вали его. Наповал. Только так, Верка, в жизни никак по другому!

— Я тебе уже объяснила: здесь в лобовую не пойдешь. Не получится. Здесь другая битва и другие силы в ней действуют. И я не сижу, сложа руки, ты знаешь…

— Ну да, этот роман твой… Х-ха! Курам на смех. Знаешь, ты эти финтифлюшки прибереги для кого другого, меня ими не проймешь. Тонкости, понимаешь, во мне не хватает, чтоб понять всю эту дурь!

— Юра, я пытаюсь тебе объяснить, это сложно все очень. Да и сама не во всем еще разобралась… Даже близко не подошла. И ты не сбивай меня, ради бога!

— Да я не сбиваю, я тебя вытащить из этой бодяги хочу, дурища ты стоеросовая! Помнишь, баба Надя тебя так называла? В точности ты такая и есть — дурища типичная стоеросовая. Ну что ты, что ты, сестренка…

Ветка поняла, что мама тихонько плачет, а Юрасик прыгает над ней, стараясь утешить. Она осторожно высвободила онемевшую правую ногу, размяла стопу рукой, нашла удобное положение и перенесла всю тяжесть на левую. В разговоре этом она не все понимала, но ясно, что речь шла о жутком доме на дальнем берегу пруда.

Вера всхлипнула, замолчала, потом зашептала чуть слышно, но все же достаточно ясно, чтобы Ветка расслышала:

— Юрочка, понимаешь… нельзя махать дубинкой в священной роще.

— Это что ж за роща такая священная?

— Да, мир наш… не нами созданный. Говорят ведь: не лезь со своим уставом в чужой монастырь. Мы ведем себя так, словно все знаем, все понимаем и результат наших действий нам ясен как дважды два… а он получается совсем не таким — этот результат, и все погружается в хаос. Все беды от этого — изначально, от праотцев. А мы платим за это, за свою немыслимую самонадеянность. И каждое поколение мнит о себе больше, чем предыдущее, и только больше ломает дров. И конца этому нет. Нету, Юрочка!