Елена Ткач - Седьмой ключ

— Ну вот, теперь-то я понял! Ты и ждешь… Она чудес ждет, сестрица моя. Ну, порадовала! Нет, вы тут все сумасшедшие, все! Маниловы хреновы. И это никогда не изжить, никогда! Это в крови. Болезнь такая — русский характер. Загадочная русская душа, мать ее растак! Вместо того, чтобы действовать, они, понимаешь ли, ждут чудес… Да-а-а-а… Что ж мне делать с тобой, бедная моя? Как мне тебе втолковать, что за тебя никто ничего не сделает и жизнь никто за тебя не проживет. Учиться надо быть победителем, а иначе… тихое прозябание в придорожной канавке.

— Это твоя правда. Ты нашел ее, свою формулу жизни, доказуемую и ясную, вроде квадрата. Которая отвергает все, что в нее не вписывается… Поэтому чудо в твою жизнь не войдет — оно в нее просто не впишется. А у меня своя правда. Другая. Вот и предоставь мне прозябать в придорожной канавке. Я не люблю шоссе…

— Да ты просто жизни боишься! Если хочешь, воображение — это болезнь! Удел тех, кто не способен добиться успеха и попросту сворачивает с дороги в туман. Сбегает и блуждает там, путаясь в соплях и ожидая, что вот сейчас явится принц из сказки, расстелет на столе свои алые паруса и выложит на них нечто… чего нет у других. А сказать тебе, что такое реальность, которую ты презираешь, сказать? Может, проймет! Так вот, реальность — это двое солдат, которых нашли мертвыми в твоей излюбленной придорожной канавке! Два трупа, Вера! И не где-нибудь, а в километре отсюда. И нашли их с неделю назад. Шурка в газете прочла и в набат забила — меня сюда погнала…

— Неужели это те самые, которых я в грузовике видела?

— Те или не те — не суть! Ты тут разводишь турусы на колесах: ах, мой роман! Ах, нужно победить в себе страх! А страх — он не ждет. Вот ты живой, а через миг тебя нет. Труп. И все! И никаких борений. Просто не успеешь, понятно? Так вот, из всего, что ты мне наговорила, я понял одно. Все эти призраки, удары по голове ниоткуда и прочая дребедень — плод твоего больного воображения. Никто ничего подобного тут не приметил, ни дети, ни взрослые…

— Но Ветка тоже видела призрак в колодце!

Ветка еле сдержалась, чтобы не завопить: «Видела, видела!» Ей ужасно хотелось защитить мать, в этом споре она была целиком на ее стороне. Сердце ее расширилось от ужаса и восторга: было страшно, что где-то рядом произошло убийство, но эта жестокая и жуткая правда меркла по сравнению с теми словами о жизни, о чуде, которые она впервые услыхала от мамы, подслушивая здесь, под окном…

— Вера, очнись! Пойми, что опасность реальна. Она не призрак и не фантом! Ты поселилась с девчонкой одна в лесу и этого не побоялась. А от собственных выдуманных страхов шарахаешься! Так вот, бояться надо самого простого повседневного зла, которое ездит по дорогам, бродит по улицам, забирается в дом… Имя ему — насилие, и больше никакого зла в этом мире нету.

— Что ты предлагаешь? То, что узнала Манюня и в самом деле ужасно…

— Наконец-то соизволила снизойти до моих предложений. Так вот, я предлагаю вещи очень простые: собирайся и завтра утром мы втроем едем в Москву.

— А Манюня с Алешей? А Ксения? Предлагаешь их бросить? Или твое милосердие простирается только на своих…

— Сейчас я тебе так съязвлю, что вверх тормашками полетишь! Достала меня, мать, честное слово!

— Ладно, Юрка, не кипятись! Слушай, давай перенесем все это на завтра, а? Я устала дико, а надо бы еще сесть поработать.

— На ночь глядя?

— Так ночью лучше всего работается.

— Н-да! Все не как у людей. Только учти: еще на один такой разговорчик я попросту не способен — отвык языком молоть. Так что решай сейчас…

— Юрка, не приставай. Такое за пять минут не решишь…

— Тебе для ТАКОГО еще пять лет надо? Хрена с два! Кончай валять дурака, не на такого напала! Во мне где твои штучки… Даю пять минут — пойду прогуляюсь. А, кстати, вещицу одну тебе покажу.

— Какую вещицу?

— Увидишь…

Судя по удалявшемуся стуку его каблуков, Юрасик вышел из комнаты. До Ветки больше не доносилось ни звука — видно, Вера сидела, не шевелясь, в глубокой задумчивости. Ветка тоже не двигалась. И вдруг ей в голову пришла шальная мысль: а что если выпрямиться, взобраться на подоконник и — готово дело! Не надо потом себя грызть, что подслушивала… Признается маме во всем, на шею кинется и будет молить, чтоб ни за что дядю Юру не слушала — ни в какую отсюда не уезжала! Ветка почти не сомневалась, что мама на нее не рассердится.

Она уже приступила к осуществлению своего плана, когда где-то в глубине дома послышался шум, топот, потом истошный Машкин крик: «Я боюсь его! Дядя Юра, скорее!» Ветка кинулась на подмогу. У нее совсем затекли ноги и онемела спина, так что разогнуться девчонка смогла только завернув за угол и миновав опасный обрыв. Через минуту она была у крыльца, чтобы проникнуть в дом наиболее традиционным способом.

И вдруг словно смерч смял ее, подхватил и понес — в темноте Ветка не заметила человека, притаившегося у двери. Это он поднял шум, пытаясь проникнуть в дом, — дверь успели захлопнуть прямо у него перед носом.

Увидев девчонку, вынырнувшую из-за угла, он набросился на нее: одной рукой обхватил обе кисти, другой стиснул горло, и убедившись, что мушке не вырваться из паутины, утробно рассмеялся, издавая странные булькающие горловые звуки.

В этот момент луна выскользнула из-за тучи и осветила его лицо. Это был Машкин отец, дядя Сережа!

От ужаса Ветка зажмурилась и закричала, но вместо громкого призыва на помощь, у нее вырвался тоненький жалкий писк. Она ожидала всего — схвативший ее человек мог быть вором, бандитом, убийцей, но только… только не Машкиным папой! Вывернув шею, она попыталась заглянуть ему в глаза: в голову пришла невероятная мысль — а вдруг это шутка! И вот сейчас он, смеясь, опустит ее на траву и спросит: «Ну что, здорово я вас всех напугал?»

Но тот, кто сжимал ей горло, — он был не человек. Монстр в обличии Сережи! Монстр, выползший из легенд и обладавший нечеловеческой силой и бездушием автомата…

Внутри у него что-то как бы все время непрерывно побулькивало, клокотало… Он зарычал, встряхивая свою жертву, ее длинные тонкие ноги в сандалиях дернулись, а потом безжизненно закачались над землей. Чудище периодически встряхивало добычу, как бы похваляясь ею перед теми, кто был в доме.

— Маш-ку. Отдай мне Маш-ку. Ей пора до-мой. До-о-мой. Маа-а-ашу! — взвыло ОНО, приближаясь к крыльцу.

Машка, криком крича, умоляла дядю Юру сделать что-нибудь. Тот метался перед запертой дверью, как разъяренный вепрь, и требовал чтобы его выпустили наружу, — мол, в секунду разделается с этим недоноском, — но Ксения стояла несокрушимой стеной: она заслоняла собою дверь и, умоляюще сложив руки, шептала:

— Нет, Юрочка! Нельзя туда. Сейчас… Сейчас мы что-нибудь придумаем. Господи, Господи!