Елена Ткач - Седьмой ключ

— Все поняла: молчу, молчу! — с готовностью замахала руками Манюня.

— Ну вот и умница! Твоя задача — Ветку подстраховать. Ей теперь будет трудно общаться с твоим папой…

— Ну да, после такого… — покачала головой Машка. — Как она вообще это пережила! Я бы кажется сразу с ума сошла, ей богу!

— Я думаю, когда она все поймет, не будет зла держать на твоего отца. Это ведь был не он…

— А кто? Ой, молчу! — спохватилась Манюня, встретив Ксенин укоризненный взгляд.

— Ты к Ветке иди, побудь с ней.

— Всю ночь?

— Да, хорошо бы до утра. И когда она очнется — сразу нас зови, поняла?

— А папа? Он с нами останется? — с надеждой спросила Манюня.

— Н-не знаю. Не уверена, — протянула Ксения и отвела взгляд. — Ну, иди, иди!

Выходящая Машка столкнулась в дверях с Верой.

— Ну что? — нетерпеливо спросила Ксения.

— Согласен! — с радостью кивнула Вера.

— Слава Богу! — Ксения глубоко вздохнула. — Но ты понимаешь… это же чудо! Самое настоящее! Мы все погибли бы… по логике-то. Ведь какая силища?! А Машка? Он ее бы забрал и такой же бы сделал… Он бы ее туда потащил — я думаю, она ИМ тоже нужна…

— Да, похоже… — Вера налила себе в чашку крепкой заварки. — И это действительно чудо.

— Но что подействовало? Картина?

— Да, она. Наверное, и святая вода, и дом твой… Он же освящен — вот его бесу это и не понравилось — спрятался, в угол забился.

— А Сергей понимает, что с ним?

— Кажется, начинает догадываться. Ему сейчас очень плохо: больно, стыдно… Как я его ни уговаривала — хочет уйти. Может, и правда ему лучше побыть одному…

— Да, но пока мы все не устроим, пока над ним не совершен обряд, все может опять повториться! И в любой момент — днем ли, ночью — ты понимаешь?

— Я понимаю.

— А он?

— Он тоже.

— Что же делать?

— Нам — поскорей с священником договориться. Не знаю — всякий ли на это пойдет… Это ведь уметь надо.

— А я думаю — не в одном этом дело… Тут большая духовная сила нужна. И смелость. Ладно, я думаю, священника мы найдем. Но как он сам-то, Сережа? Справится ли? Ведь, мало ли что прикажут ему… В реку с обрыва кинуться, под поезд прыгнуть — да, все, что угодно!

— Он просит отдать ему на время картину. До тех пор, пока душа его чужой воле подвластна, он считает, что картина может помочь ему. Говорит, она будет как щит! И я думаю — если он так чувствует…

— Пусть забирает. Знаешь, я даже боялась, что ты предложишь ему остаться, а он согласится. Сама понимаю, не предложить — нельзя. Дать ему уйти в такой ситуации — все равно, что выгнать голого на мороз… Но раз он уверен в картине и на свои силы как-то еще полагается… Знаешь, я как об этом подумаю — сама себе делаюсь противна… Нельзя его сейчас одного отпускать, нельзя! Слабый он. Сгубить его могут. Да и нас всех — через него… Ведь сегодня это уже чуть-чуть не случилось…

— Чуть — не считается.

— Ну да, конечно, но если один раз пронесло — это не значит, что пронесет и в другой. Мы обязаны предусмотреть все возможности…

— Как и ту, что ОНО в нем может проснуться в любой момент. Вернее, я думаю — само ОНО не просыпается, его как бы включают. Посредством магических операций. Именно поэтому я и не предложила ему остаться. А потом, я здесь не хозяйка! Да он ни за что и не согласится — он ведь прекрасно осознает, какая в нем таится опасность. А картина…

— Кстати, как она здесь оказалась? Знаю, что Бог послал, но ведь у всякого чуда существует… как бы это сказать? Некая точка опоры в пределах обыденности. Зацепочка, что ли.

— Юрасик — эта твоя зацепочка! Я его под шумок в сторонку оттащила и все про картину выспросила. Помнишь, он прогуляться пошел? Еще грязи в дом натащил перед ужином?

— Перед обедом…

— Не важно! Так вот, он нашел тот ужасный дом. По Шуриному описанию. Она ему даже план набросала… Ну вот, в дом он войти не смог — заперто. Ломать дверь не решился. А возле дома там есть что-то вроде сарайчика, вросшего в землю. Юрка сказал, мол, его точно туда потянуло. Обошел вокруг и дверцу увидел неплотно прикрытую. Все строение так сильно осело, что дверца эта не закрывалась. Вошел… Он говорит — на картину падал косой луч света из узенького оконца под самой крышей… Эта девушка на портрете — она как живая была. Так смотрела на меня, говорит… Будто хотела что-то сказать, просила о чем-то. Ну, Юрасик, не будь дурен… Он, конечно, понимал, что это сильно на воровство смахивает, но ничего поделать с собой не мог. Да ты сама его видела — он человек простой: сказано — сделано! Он там, в этом сарае с ней разговаривать начал: нечего, говорит, тебе в такой дыре делать, пойдем-ка со мной на волю! Обернул ее какой-то тряпицей и понес. А как сюда притащил — в багажник укрыл до поры. Говорит, после хотел показать.

— Точно диктовал ему кто-то… — предложила Ксения.

— Так и вышло. Все совпало: он достал ее из багажника в тот момент, когда… ЭТО к дому приблизилось. Не будь в доме этой картины — неизвестно, говорили бы мы с тобой, попивая чаек? Ведь монстр никого бы не пощадил!

— Я вот думаю: был ли ему такой приказ — нас всех прибить? Или только забрать Манюню?

— Что толку думать — все равно не узнаем. Нам важно теперь… ой, смотри, он уходит!

Они обе приникли к окну и увидали во мгле силуэт человека, быстрым шагом удалявшегося от дома. Обеими руками человек прижимал к себе картину, тщательно завернутую в широченную Верину юбку. Дойдя до калитки, человек обернулся и помахал им рукой.

Ксения быстро-быстро крестила удалявшуюся фигурку. Услышала тихий всхлип… обернулась.

— Верочка, что ты? — она обняла не сдержавшую слез подругу. — Мы все устали, это пройдет. Пойдем спать. А все-таки у нас был удивительный день! Ведь мы победили, Верка! Хоть не окончательно, хоть ненадолго, но победили. Ну! Хватит нюнить!

— Мне его жалко, — Верины губы по-детски кривились. — Как он там один… Что с ним будет?

— Ну, если такая, как ты, о нем слезы льет — будет только хорошее…

…И лето дрогнуло и понеслось под уклон. Духов день переломил в нем заносчивое самоуправство. В буйнотравье, в низкой пристальной синеве, в упрямстве ветров притаилась смиренная благодать — ожиданье покоя. Поворота к меду, к яблокам, покойным полям — к полноте и простору Спаса.

Но до августа было еще далеко — разгорался июль, подгоняя сомлевших горожан к водоемам. Даже за городом было нечем дышать, настоявшиеся на жаре травы смешивались с густым хвойным духом лесов, и дурман, этот действовал не хуже сонного зелья. Только вечером, когда спадала жара, жизнь оживала, и ленивое оцепенение отпускало своих невольников на свободу.

Но в домике на берегу Клязьмы сопротивлялись этой разъедающей волю ленивой поре. Из города привезли мощный импортный вентилятор. Во дворе Юрасик соорудил душевую, водрузив на деревянный каркас громадный железный бак с краником. Внизу настелили доски, устроили слив, сооружение задернули непрозрачной ярко-оранжевой пленкой и по очереди там плескались, смывая в прохладный струях воды лень и истому.