Лиля Калаус - Фонд последней надежды

— Точно, точно… — вразнобой вторили сотрудники Фонда, выбираясь на свет божий из душных недр автобуса. — Ой! А где это мы?

Ася быстро вытащила из автобусного багажника свою старенькую дорожную сумку, разрисованную крокодилами, и побежала догонять девчонок. Поездка её утомила: налакавшиеся коллеги, млея, пели про голубой вагон и белое яблоко луны, Майра с Гулькой придурковато ржали и стреляли в Коршунова глазками, сам же Коршунов всю дорогу молчал, как рыба фугу, только улыбался презрительно. Надо же, какая цаца, и чего было тогда ехать с коллективом, катился бы в свой Давос или там Куршавель, если такой крутой. Уэльбека он читает, интеллектуал выискался. И тоже, разумеется, нажрался под конец.

— И правда, — пропыхтела Гулька, с трудом волоча свой прикольный клетчатый самсонит. — Майрушка… А чего мы в этот… Ик! «Сантабарабар» не поехали? А?

— Девки из бухгалтерии говорят, Корнелия на маржу позарилась, — ответила на это грустная Майра, помогая Асе отряхнуть курточку. — Ишь, как Амбцибовицкий разоряется. Небось, без отката остался. Ой-бо-ой, башка болит…

К автобусу подъехал директорский лимузин-катафалк, из него неторопливо вылезли сам Мойдодыр в демократичной дубленке, Корнелия, задпрапированная в шиншиллу, Мадлен Генриховна в молодёжном пуховике, по цвету и фактуре напоминающем клок сладкой ваты, и Камилла Джакоповна в сером драповом пальто времён Карибского кризиса.

— Миирзаляй! Товарищи! Братья и сёстры! — раздался мегафонный рык, и только что поднявшийся с колен Подопригора, закатив глазки, вновь повалился наземь. — Дурды жабанай! Горный санаторий «Еуежай» приветствует вас на своей территории! Милости просим! Прошу вас, абирке! Вот в это здание, к стоечке, товарищи! Господа, паспорта просьба достать заранее! Ыке этаж для вас зарезервирован!

Офисный планктон, спотыкаясь на скользкой снежной тропе, потянулся к щедро замотанному в новогоднюю символику зданию из ярко-розового ракушечника, на ступеньках которого приветственно размахивал мегафоном маленький человечек в собачьей шапке-ушанке.

Олег курил у входа, с любопытством осматривая красоты природы. Солнце вот-вот должно было упасть за сахарные головы горных пиков. Ёлки всех оттенков зелёного — от нежно-салатного до пепельно-изумрудного — купами теснились там и сям. В устье аллеи высилась скульптурная группа: пара оленей, выполненных из толстых белых кабелей и лампочек. В предзакатном бежевом свете бэмби выглядели натуральными скелетонами.

— Идьёте, Олеш-шек Юрьевич-ч?

Олег оглянулся. К нему развинченной походкой топ-модели подбиралась Алия№ 2, координатор программы юридической поддержки. Бирюзовая шубка из мексиканского тушкана расшита стразами, в ушах колышутся две гигантские головы Нефертити, длинные худые ноги обтянуты леопардовыми лосинами. Алия№ 2 приветственно взмахнула крохотной сумочкой, также украшенной стразами, перетопнула каблучищами и послала ему многообещающую улыбку. Блеснули брекеты на обеих челюстях.

Олег торопливо затянулся и нырнул внутрь здания.

Толпа ещё не рассосалась. Сотрудники, азартно крича, выясняли, кому с кем заселяться. Ася стерегла свою и гулькину поклажу у пыльного окошка. Неудобно как получилось в автобусе… Олег решил проявить галантность:

— Помочь с сумками?

— Асенька, давай вещи, мало ли, помогу до номера допереть! — одновременно с ним выкрикнул из очереди Непомнящий.

— Давайте, я вам чемоданчик поднесу, — прощебетал слева Артём в очаровательном комбинезоне цвета небесной синевы. Справа заходил на цель и элегантный менеджер по логистике Жан Снизим Риски в чёрной коже с головы до ног.

— Насырова! — возбужденная Гулька вывинтилась из толпы у стойки, размахивая допотопным стальным ключом на деревянной груше. — Опять с мужиками треплешься?! Наш номер шешнадцатый! Пошли, надо в прокат очередь занять, на санки. Ой, а паспорта! — Гулька снова ввинтилась в толпу.

— Я вам займу, девочки, — приятным тенорком пропел Жан Снизим Риски. — Снизим риски, как говорится. Асенька, по коктейлю?

— Спасибо, ребята, — сказала Ася и улыбнулась. Мужики замерли. Олег почувствовал стеснение в груди.

Так она и пошла к лестнице, хорошенькая до невозможности в обтягивающих джинсиках и короткой школярской куртчонке, независимо волоча за собой сумку с жёлтыми крокодилами. Чёрт знает что!

И тут в холл ввалился багроволицый Тарас Гамаюн-улы. Как краб, он понёсся на полусогнутых к Асе, вцепился в ручки её сумки и, конечно, врезался в перила. Сумка с тихим треском развалилась.

— А-а-а… Э-э-э… Ас-ся… — лепетал Гамаюныч, ползая по дамскому барахлу. — Х-хотел помочь… Э-э-э?

Ася, ахнув, кинулась подбирать свои вещи.

— Ну и попка… — мечтательно высказался Непомнящий. — А буфера? Вы видали? Куда она их на работе прячет, я, прям, не знаю. Да мало ли… Ой, глядите-ка!

Он ловко подхватил с пола далеко откатившийся продолговатый предмет, за ним потянулся беленький лифчик.

— Ух ты! Вот это девчонка! Фаллоимитатор в санаторий не забыла!

Коршунов сильными пальцами выкрутил плойку из жоркиной руки и отдал Асе. Кинув на него благодарный взгляд, она прижала изуродованную сумку к груди и побежала по ступенькам. Олег, сопя от ярости, повернулся к Непомнящему.

— Ой, Юрьич, не кошмарь ты меня! — вскричал тот, отпрыгивая в сторону. — Мало ли, говорю, тёлок вокруг! Вон, Алиюшка идет… Эй, Алиюшка! — Непомнящий замахал руками. — Иди к нам, Коршунов тебя зовет!

Олег матюкнулся про себя и решительно двинулся к стойке.

«…Этот длинный день никак не хотел кончаться. Соседка моя куда-то ушла. Я погулял немного по городу, принарядившемуся в преддверии Нового года, полюбовался на ледовые домики в Сосновом парке, обвешанные елочной мишурой и канителью, обвитые весело мигающими разноцветными лампочками, послушал звонкий детский смех… Сердце отпустило.

…Волею судеб в конце жизни я оказался в чужой стране. Смешно — ведь, получается, родился и жил я тоже — в чужой… Провидение наградило меня замечательной и нежно любимой супругой Анечкой, Анной Дмитриевной, пятый год пребывающей на небесах вследствие запущенного диабета, под каблучком которой я провёл молодость и зрелость в родном Зорком. Дети, тихие семейные радости, прогулки в парке, редкие выезды на природу в сопровождении немногих друзей, приличная преподавательская работа в архитектурном вузе, предвкушаемая счастливая старость на маленькой дачке, что смотрит двумя окошками в зелёное ущелье — это и была моя жизнь.

Правда, моё хобби… Анечка, царство ей небесное, весьма его не одобряла. Да и то сказать, львиная доля моей зарплаты, немаленькой по советским временам, уходила на приобретение книг. Эти очереди за талонами на макулатуру… Эти подпольные книжные рынки… Полиэтиленовые скатерти-самобранки на снегу, у двух железных ланей в глубине Соснового парка, на которых раскинулась вся дефицитная русская и зарубежная классика, приправленная перчиком зарубежного детектива, лавровым листом сайнс-фикшен, присыпанная сахарной пудрой детских сказок и приключений… Я нечасто бывал на книжном рынке, у меня были свои каналы. Пара известных в городе книжных барыг, десяток прирученных „Птичьим молоком“ продавщиц из книжных магазинов… Анечка, бывало, плакала: детей хоть пожалей, на машину никак скопить не можем, дачу не достроили, стыдно от соседей: всю квартиру этой дрянью забил! И правда — в нашей скромной „центровской“ двухкомнатной (Анечке дали на работе) книги были везде. На лоджии, на антресолях, на холодильнике, в югославской стенке (Анечка год в мебельной очереди отмечалась), даже в туалете, извините меня, собственноручно прибил шесть полок под военную историю… Отличные были книжки. Да… Не в пример нынешним — хоть и с яркими обложками, да серой мутью под ними. Ого, кажется, начинаю брюзжать?!