Лиля Калаус - Фонд последней надежды

Что же делать? Я обязан его предупредить. Не прощу себе, если с глупым мальчиком что-нибудь случится. Как она на него смотрит… Разве он ничего не замечает? Да я бы на его месте (и в его возрасте, разумеется) душу бы прозакладывал… Но к делу.

Значит, решено. Сегодня же подкараулю господина координатора и всё ему расскажу об истории гостиницы и о тех странных событиях, свидетелем которых я стал за истёкшие три с половиной недели.

Я готов к тому, что он посчитает меня сумасшедшим. Но если он не дурак — а он явно не дурак! — он может сам проверить и сопоставить факты. А дальше… А дальше пусть решает.

Меня точит чувство вины. Почему, ну почему я не поговорил с поляком по-человечески? Не предупредил? Конечно, я был в растерянности: его нумер вёл себя непредсказуемо, к тому же пан Вацлав выглядел таким… Правильным, спокойным, рассудительным… Человеком, с которым никогда и ничего не происходит. Мог ли я предположить? Мог. А раз промолчал — стало быть, струсил.

На завтрак я заказал омлет с…»

Открытие конференции прошло более-менее гладко. Библиотекарши тихими мышками шныряли по «Лучу Востока», подавленные величием столичного отеля. Одна, молоденькая девчонка, едва говорящая по-русски, после завтрака даже заблудилась — Асе пришлось искать её по писку сотового в складских помещениях. Забилась в подсобку при кухне, дурёха, плакала, размазывая по скуластому личику губную помаду… Ася отвела её в штабной четвёртый номер, умыла, успокоила. Едва поспели к десяти.

В конференц-зале, гулком, холодном (придётся позвонить в Фонд, чтобы привезли обогреватели) были установлены проектор и громадный экран. В центре сцены, рядом с кафедрой, примостилась пластиковая доска с флип-чартами — огромными перекидными листами для лекторских заметок. Писать на самой доске и на листах полагалось специальными фломастерами, которые, естественно, Ася забыла в офисе — всегда что-то мелкое и важное забывалось самым бездарным образом, Ася уже к этому привыкла и не обращала внимания. А вот Коршунов…

— Как так можно, Ася! — прошипел он ей на ухо, пока мышки-библиотекарши, встав в трогательную очередь, регистрировались у Майры, получая взамен папки с атрибуцией. — Вы же взрослый человек! Это безответственно! Безобразие!!

Ася рассердилась. Да сколько можно терпеть?! Язва, что ли, у него разыгралась?

— В обед привезу, — процедила она.

Коршунов всё нависал над ухом, щекотал его своим тёплым дыханием. Мурашки побежали по шее. Ася рассвирепела.

— И отпустите меня, пожалуйста! Терпеть не могу, когда мне в ухо сопят! — громко сказала она и демонстративно вышла из зала.

В дамском туалете, из которого воровато порскнула ей навстречу парочка пропахших табаком библиотекарш, нервно закурила прямо под табличкой «No smoking». Вот кретин.

Когда она вернулась, в зале уже вовсю шла церемония открытия. Выступал заспанный Балтабай Модадырович. Библиотекарши молитвенно внимали. Артёмка с терпеливой улыбкой спаниеля замер в первом ряду, уставившись в переносицу босса. Камилла Джакоповна вдумчиво кивала на каждую мойдодырову сентенцию.

В первом ряду спал высокий гость из министерства образования (желтушного вида одутловатый дядька), читала, особенно не скрываясь, передовицу из «Жолдамта» директриса Национальной библиотеки (круглая, как колобок, свежая, как маргаритка, хитроглазая баба), беспрестанно сморкался московский профи (бритый налысо качок, туго, как сосиска в целлофан, забитый в серый дорогой костюм).

Во втором ряду расположились местные лекторы, неприязненно поглядывавшие на лысину простуженного конкурента, угрюмец Коршунов, измордованная Стальной коровой Майра и чудный старикан Ростислав Андреевич, и в самом деле похожий на грустного дрессированного шимпанзе. Ася, пригибаясь, добежала до кресел, села рядом с ним. Ростислав церемонно кивнул ей, взял в свои веснушчатые лапки её руку, с удовольствием чмокнул. Прошептал:

— Асенька, деточка, у вас усталый вид… Как почивали?

Ася фыркнула, шепнула в ответ:

— Отменно, Ростислав Андреевич… Гран мерси.

Поймала острый взгляд Коршунова, захлопнула рот.

Отвернувшись от него, Ася обратила свой взор к кафедре — и, как оказалось, вовремя. Директор Фонда «Ласт хоуп» именно в этот момент перешёл к патриотическому разделу своей речи. Возведя очи к лепному потолку конференц-зала, украшенному изображением государственного герба, Мойдодыр понёс отсебятину:

— Все мы, граждане нашего, так сказать, благословенного государства, все мы, как один, взволнованы предстоящими в этом году самыми демократическими выборами… Как говорится, судьба нашего отечества, ведомого нашим мудрым, сами понимаете, Великим Буркутчи — нашим дорогим Президентом, вновь — в собственных руках нашего великого народа… Так вот, мы, присутствующие здесь строители демократии, радостно приветствуем зарю, если можно так выразиться, нашей новой национальной эры… И готовы сделать всё для нашего родного государства! — в этом месте Мойдодыр решил снизить пафос и с отеческой улыбкой продолжил: — Сойлемын, друзья мои, все мы, как один, знаем то место, из которого мы родились…

Мойдодыр дал мхатовскую паузу, ласково оглядывая ряды притихших библиотекарш. Пауза была, впрочем, испорчена сдавленным хрюканьем Майры (Джакоповна вонзила в неё злобный взгляд из-под очков). Ася, содрогаясь от смеха, спрятала лицо в ладонях.

Оратор тем временем глотнул минералки и проникновенно закончил:

— И это место называется… Родина!

Хохотали все. Даже запуганные библиотекарши. Лекторы ржали в открытую, директор Нацбиблиотеки тряслась, как желе, прикрывшись «Жолдамтом». Артём бежал из зала, содрогаясь в истерике. Проспавший всё веселье человек из Минобраза очумело оглядывался по сторонам. Москвич с неудовольствием поджимал сухие губёшки. Ростислав Андреевич, икая от смеха, протянул Асе надушенный платочек.

— Родина! — повторял он, — Представляете? А я думал, то местечко совсем… по-другому… Ох! Грехи мои тяжкие!.. Называется… Ах-ха-а-а…

Мойдодыр сконфуженно улыбнулся, поприветствовал аудиторию любимым жестом — сложенными «в домик» ручками — и сошёл с трибуны под гром оваций.

После обеда библиотекарши расползлись по номерам отдохнуть часик перед вечерним тренингом, высокое начальство отбыло, Стальная корова, нещадно шпыняя бедную Майру, засела в штабном номере — что-то писать, звонить куда-то, бессмысленно пережёвывать одно и то же насчёт нерадивых служащих и проклятых сокращений. Олег засиделся за столиком. Аппетита не было. Сегодня он побил все рекорды хамства. Конечно, Мойдодыр облажался круче, но он хотя бы об этом не догадывается.

Кто-то подошёл, вежливо кашлянул. А, глупый старикан…