Лиля Калаус - Фонд последней надежды

— Вещи? А, проза? Ну… — Ляля спрятала глаза. — Очень миленько. В России у него явно есть шансы. Изысканная манера. Философичность. Размышления, там, всякие. Язык приятный. — Ляля покосилась на часы. — На мой взгляд, здесь ему ничего не светит. В Москву надо ехать, там издаваться.

— А он, по-моему, хочет у вас напечататься, — ляпнула Ася и тут же пожалела о своих словах. Ляля эта, конечно, выглядит вполне нормальным человеком, но кто их знает, всех этих писателей-редакторов?

— Да ежу понятно, — раздраженно сказала Ляля. — Это они так себе резюме делают. Эти мальчико-девочки.

Ася вздрогнула.

— …Насобирают публикаций в провинциальных журналишках тиражом в десять экземпляров, а после в CV расписывают. Видала я таких.

— А зачем же вы тогда журнал свой издаёте? Если считаете его таким уж захудалым? — спросила несколько задетая Ася.

— А вы «Книгоман» когда-нибудь видели? Нет, конечно. Да его нигде и не увидишь. Продавать журнал негде, дорогая Ася. Магазины и киоски не берут — навара с продажи не получишь. Только подписка… А это копейки. — Ляля снова закурила, её шея побагровела. — Спрашиваете, зачем мне это надо? У мужа типография, а через «Книгоман» к нам какие-никакие клиенты захаживают. Книжки заказывают. Вот вам и ответ. Три года уже прошу — давай закроем, сил моих больше нет, я ведь и редактор, и корректор, и верстальщик, и художник… Мыслимое ли это дело?! А всё потому, что зарплату не можем людям платить.

— Так вы Влада печатать не будете? — в лоб спросила Ася.

— Буду, наверное, — безразлично пожала пухлыми плечами Ляля. — Надо же что-то печатать. Просто противно, когда тебя юзают. Понимаете?

Ещё бы Ася не понимала.

Ляля быстро оделась и ушла. Следом приехали за Мраковой. Убежала с круглыми глазами бедная начальница. Ася заглянула к Вере Ивановне — та сладко сопела в подушку. Ася подошла, поправила ей одеяло, огладила голубые волосики.

Ребятки и Влад часов в десять поднялись, как стая воронов, покричав и попев в коридоре, улетели куда-то догуливать…

Ася принялась за уборку. Как ни странно, она всегда любила этот заключительный этап суаре: поздний вечер, она одна, со стола медленно исчезают судки и блюда, потом убран мусор, свёрнута скатерть, окна открыты для проветривания. Теперь — кухня. Сначала разложить еду по пакетам и коробкам, запихнуть всё это в холодильник, потом тщательно перемыть посуду, вытереть её насухо, расставить по местам. Глаза слипаются от усталости, зато какое чувство удовлетворения! Это знакомо только домохозяйкам со стажем. Еле добралась до постели, заснула каменным сном. И вот те на. Дурацкая бессонница…

Что же происходит в её семейной жизни? Влад прямо с цепи сорвался. Пьёт. Травку курит. С этими… поэтами-прозаиками зависает. Ориентацию свою выставляет напоказ, совсем страх потерял. Доиграется ведь! Это только с высоких трибун у нас про политкорректность кричат, а попробуй-ка поживи в Зорком, будучи представителем этих самых меньшинств. Убить даже могут, не говоря уже о моральном и материальном ущербе.

Пора кончать эту бодягу. Надо искать квартиру.

Ася зевнула. Да. Так мы и сделаем.

«Мейн либер фройнд Ростик!

Только приехал из деревни — и бегом к компьютеру, вижу твоё письмо, читаю взахлёб, и меня с места в карьер одолевает столько мыслей, воспоминаний! Прости, старик, что пишу не сразу, пришлось влезть в архивы, подумать. Но об этом — после, после!

Сначала расскажу вкратце о своей поездке в деревню Маахен. Находится она всего в часе езды на электричке от Берлина. Жизнь там, брат, чудесная! Покойно, красиво, чисто. На единственной улочке — урны через каждые пять метров… А меж теми урнами непрерывно гуляют презабавные экземпляры рода человеческого… Разнаряженное, ухоженное, благоухающее старичьё со всех концов Европы. Кто в коляске рассекает, одетый как рокер, кто с косячком (тут раковым больным дозволяется марихуана), кто на протезах на шейпинг скрипит… Цирк. Геронтология, милый Ростик, геронтология! Дочка мне сказала так: поезжай, папа, на Рождество, мы тебе неделю оплатим, а там решай сам. Мол, ты нас, конечно, не стесняешь (подлое вранье, достаточно посмотреть в рыбьи глазки её супруга, этого дойчланд-аристократа с хуторскими повадками)… Стесняю, да ещё как… „Решай сам…“ А что тут решать?! Деревня для престарелых — вот и весь сказ. Цивильная, правда — медицинский уход на высоте, пенсию аккуратно на счёт переводят, библиотека, кино, два музея современного искусства (!), ресторанов одних штук пять, бассейн, раз в неделю — встречи с деятелями культуры, кружки по интересам… Театральный, писательского мастерства, художественной лепки, живописи, даже по изготовлению тростниковых жалюзи! Вообрази, местный хоровой кружок в прошлом году второе место на европейском фестивале в Гааге занял! Есть маленькая русская диаспора… Кстати, на еженедельную встречу приезжал сам мэтр Спиваков со своей Страдивари и компашкой скрипачей… Но я, как ты знаешь, в музыке не Копенгаген… Да и хором петь не приучен.

Вернулся в Берлин. Дочка злится. Зять цедит сквозь зубы свой „Гутен морген“. Вот так и живу…

Тоска, брат, меня заела… То, что я сегодня переживаю объясняется, видимо, не столько моим характером (в чём уверена дражайшая дочурка), а более „ростом эмиграции“, т. е. пресловутой интеграцией в чужое общество. И как результат — полное ментальное отторжение, биологическая несовместимость… Но хватит о грустном.

Прочёл твоё письмо — и пахнуло на меня Зорким, градом пресветлым и радостным! Как я завидую тебе, милый Ростик! Самой наичернейшей завистью! С одной стороны — дурманящий, красивый полёт в Зоркий, встречи, фонтаны творчества и красноречия, с другой — любовь к женщине, которую ты не видел много лет. Понимаю, что вторгаюсь в сокровенное… Нюточке-Анюточке — огромный привет от берлинского (пока ещё!) затворника Вальки, хотя я и затаил на неё обиду — ни одного письма и звонка за пять лет!! А ведь дружили и говорили о многом… Не говоря уже об оставшейся без ответа статье о двоюродном дяде просветителя Карабасова, которую я отправил ей в прошлом году на редакционный адрес…

Боюсь, однако, что ждёт тебя в скором времени — смена великих чувств (какая любовь, старик, — сквозь годы!) на безделье, равнодушие, одиночество в Берлине…

У меня в этом году не было ни встреч в посольстве, ни приглашений на культурные мероприятия, ни часов со студентами в университете. Ничего. Лишь расцвели пышным цветом раздоры в нашем несвятом семействе (собака я вроде не злая и не скверная, да вот ни к чёрту стали нервы)…

Я оказался в полной изоляции. Даже проект новой книги, судя по всему, оказался блефом… Я отослал в Зоркий весь материал, там более восьмидесяти иллюстраций. Но с лета не получил от книгоманши ни одного письма… Был ли ты в редакции? Что узнал? Напиши в подробностях… Как бы книга не вышла втайне от автора.