Евгений Константинов - Нежелательные встречи, или Барбусы обожают тараканов (сборник)

Данечка замедлила наше продвижение прямо напротив скита патриарха Никона, до которого от берега было совсем близко. Сюда, сколько я себя помнил, всегда приходили верующие бабульки и совершали омовения. Иногда бабульки приводили с собой дочерей, внучек, которым тоже приходилось раздеваться и омываться голышом. Неподалеку от патриаршего скита был глубокий омут в котором держались плотва и хороший подлещик. Это место было моим самым любимым в плане рыбалки…

— Попробуй поискать здесь, — сказала Данечка, останавливаясь.

Почувствовав под ногами песчаное дно, я с сожалением оторвался от упругой груди рыбачки. Правда, теперь я мог на нее любоваться, — было неглубоко. Ни на правом «диком», ни на левом «святом» берегу никого не было — недавний дождь разогнал и верующих, и простых отдыхающих. Я задался вопросом, повела бы Данечка себя точно так же, окажись поблизости посторонние? Ведь сейчас она стояла в воде по пояс — во всей своей девичьей красоте. К тому же рядом был я — в насквозь промокшей одежде и с металлической штуковиной в руках.

— Включай прибор-то, — велела она. — Время дорого.

Желание заниматься кладоискательством, тем более в этом святом для многих месте у меня вдруг пропало.

— Данечка… — начал, было, я, но она властно перебила.

— Включай!

И я подчинился: включил свой новенький металлоискатель, надел наушники, опустил прибор себе под ноги и… мгновенно на меня обрушилась разночастотная какофония пиликаний.

Я растерялся. Служа в армии, мне довелось стрелять из гранатомета. После первого выстрела создалось такое впечатление, что мне ударили по уху кулаком, после второго выстрела — «ударили» уже не кулаком, а чем-то острым. Без шуток — было очень больно, и после тех стрельб я несколько дней очень плохо слышал, оглох.

Теперь мне тоже стало больно, но боль компенсировалась какофонией, означающей, что под моими ногами в речном песке имеется очень много самого разного металла.

Я вдруг почувствовал, что правый карман моих штанов потяжелел. Сунул в него руку, нащупал что-то твердое, вытащил, увидел старую ржавую подкову и отбросил ее в воду. В левом кармане тоже образовалась тяжесть — еще одна подкова. Посмотрел на Данечку, она лукаво мне улыбалась. И в то же время как-то внешне изменялась.

В одном из нагрудных карманов моей жилетки что-то звякнуло. Вот это да! На моей ладони оказались монеты, много монет — и те, что сегодня ходили в обращении, и советские пятачки и гривенники, и даже один царский серебряный полтинник! Уже не напрасно прибор покупал!

Ощутимо потяжелела другая сторона жилетки. Поспешно вернув монетки в карман, вытащил из другого на свет горсть ржавых патронов и гильз. Куда их? Ладно, обратно в тот же карман. Но карманов в жилетке много, и в очередном оказались пуговицы — я вспомнил, что есть люди, которые бредят старинными пуговицами, значит, они пригодятся для обмена или продажи. В другом кармане оказались гвозди, я их тут же выбросил, но, судя по всему, они сразу вернулись обратно, заняв место в жилетке.

Каким образом весь этот металл оказывался в моих карманах?

А Данечка, стоявшая напротив меня по пояс в воде, красуясь обнаженной грудью, продолжала улыбаться. И, кажется… растворяться?

Еще из одного кармана я вытащил золотую цепочку с крестиком! Если так и дальше пойдет…

За моими плечами вдруг ощутимо потяжелел рюкзак. Что там могло появиться? Два десятка подков, груда монет или неразорвавшийся во время войны снаряд? Однако рюкзак, будто его чем-то пичкали, становился все тяжелее и тяжелее, и он невыносимо давил мне на плечи, заставляя наклоняться.

Данечка тоже наклонялась, вернее, опускалась в воду, не знаю — просто приседая, или растворяясь. Скорее, все же растворяясь в воде! Ведь она с самого начала нашего знакомства сказала…

Что-то совсем уж тяжелое появилось в моем рюкзаке. До такой степени тяжелое, что я не смог удержаться на ногах и упал на колени. Хорошо, что в этом месте глубина была небольшая, а то бы захлебнулся. А Данечкина голова погрузилась в воду уже по самые глаза и ниже, ниже до тех пор, пока девушка-речка не исчезла под водой совсем.

И я тоже стал погружаться — из-за давящей тяжести в карманах штанов, жилетки, неподъемного рюкзака.

Для начала я расстался с металлоискателем. Затем, будучи уже полностью под водой, изловчившись, избавился от рюкзака, затем — от жилетки, вывернул карманы штанов. И каким-то счастливым образом, еле дыша, выбрался на берег, где красовался скит патриарха Никона. И опрокинулся на спину, чтобы прийти в себя…

— Чегой-то разлегся тут, на святом месте, — услышал я голос через некоторое время. — Давай, уматывай отсель, нам омовение провести надыть! Я с трудом поднял голову и увидел на берегу моей любимой Йордани двух бабулек и с ними девушку. Я знал, что у нее было самое удивительное во вселенной имя — Данечка. Если без уменьшительно-ласкательного — Йордань.

Все было неправильно и плохо, настроение — хуже некуда. Павел со связкой удочек и легким рюкзачком шел вдоль кирпичного забора к реке Истра, за которой доживала свой век деревушка Никулино.

Вокруг расхлябанной тропинки пестрел мусор, обнажившийся после таяния снега. Зато за этим высоченным забором — мусора, наверняка, не найти. Проклятый забор! Его возвели совсем недавно вокруг трехэтажного особняка очередного новоиспеченного олигарха. Ну, ладно, наворовал ты бабла, купил в ближнем Подмосковье землю, построил хоромы, но зачем же, буржуйская твоя морда, забор до самого уреза воды доводить! Не пройти же теперь по берегу любимой речки ни с удочкой, ни просто прогуляться — перегорожен берег, хоть и запрещено это законом.

Хорошо хоть правый берег пока еще окончательно не застроен. Но прежде чем перейти на него, Павел задержался на самой середине шаткого подвесного моста. Вытащил из кармана жилетки несколько исписанных листков и коробок спичек.

Говорят, что рукописи не горят. Еще как горят! Шутят, что рукописи не тонут. Павел обо всем этом не думал, просто один за другим поджигал бумагу, и когда она почти полностью, до обжигания пальцев, сгорала, давал волю пеплу, который в итоге приводнялся и, наверное, все-таки тонул.

Он сжигал и топил свое рукописное творение, которое накануне дал прочитать любимой девушке. А сегодня, после обеда пришел к ней домой и пригласил на рыбалку. Она ни о какой рыбалке даже слышать не захотела. Ну а по поводу его творения, в котором Павел выявил себя самого, свои мысли об идеальном будущем, в котором хотелось бы жить, отозвалась тремя словами: придурок, мечтатель гребаный.

С тем, что мечтатель, Павел не спорил, но вот — «гребаный» и тем более — «придурок»… Он обиделся и ушел, хлопнув дверью.