Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 2

Смешно и вспоминать теперь, что когда-то Кате не хватало внимания. Что она тяготилась одиночеством. Сегодня даже за ранним завтраком ее достают приглашенные лица. Она грызет свой кусочек сыра, будто мышь, под взглядами гостей. Сегодня праздник, полный светлого торжества. И завтра праздник, день любимых покойничков, полный светлой скорби. Послезавтра будет еще что-то, так же полное чего-то светлого. Катерина с отвращением намазывает тост конфитюром — подсластить размышления о будущем. Папесса еще не сказала ни «да», ни «нет» на предложения Денницы о расколе Святого Престола, но она уже в двух глотках кофе от того, чтобы согласиться.

Сегодня на мессе читают Credo. И лжепапе придется согласно со всеми истинно верующими выдохнуть: «Credo in Spiritum Sanctum, sanctam Ecclesiam catholicam, sanctorum communionem, remissionem peccatorum, carnis resurrectionem, vitam aeternam». Верую в Святого Духа, Святую Вселенскую Церковь, общение святых, прощение грехов, воскресение тела, жизнь вечную… Верую я, как же. Особенно в прощение грехов и в жизнь вечную, без мельтешения жизнь-смерть-жизнь-смерть, без контрастного душа из надежд и страданий. А уж как я верую в воскресение тела, от которого на старости лет не знаешь, как избавиться! Особенно если оно болит и радуешься хотя бы тому, что каждый раз — в новом месте. Вот ты какое, здоровье отцов народных и матерей.

Ну все, troia Madonna, [103] Блядь-мадонна (лат.) — итальянское богохульство, аналог русского мата — прим. авт. пошла. Врать своей пастве, так же, как последние годы врала всем, кто верил в тебя, Катерина. Врать из жалости, из уважения, из страха. Врать все чище и тоньше. Не уточняя смысла своих слов, не договаривая до конца, зная, что люди видят лишь то, что хотят видеть.

Если прихожане хотят узреть в тебе безгрешного наместника божьего, дай им это.

Остается только спросить себя: зачем? Затем, что разочарованный человек жесток, а разочарованная толпа жестока смертельно? Затем, что тебе страшно, папесса, за себя и за своего ребенка? Нет. Затем, что символ веры существует. Символ веры восторженных толп — и символ веры маленькой семьи. Паства верит тебе. Родные верят тебе. Денница верит тебе. Ты же не хочешь, чтобы им было больно от того, что ты не такая, какой они тебя хотят? И тебе, как ни странно, все равно, хотят они тебя или нет — ты просто не любишь чужой боли.

— Да ты святая, Катерина. Святая Екатерина, христова невеста и чертова заучка, — усмехается тень в тени, почти невидимая в углу кельи. Но этот голос Катя узнает даже будучи в коме.

— Велиар, — произносит она церемонно — так, словно аколит дьявола явился к ней на аудиенцию, сейчас будет целовать перстень и присягать на верность.

— Твое святейшество, — не менее церемонно, несмотря на амикошонство, отвечает Агриэль. Это действительно похоже на аудиенцию. Скажем, с патриархом конкурирующей церкви. Или с главой мирового терроризма. Дипломатичное, хладнокровное кружение противников перед первым ударом.

Второй князь ада выходит из тьмы, вечно лежащей в углах комнаты, показушно простой и нищенски бедной по сравнению с общей роскошью папского дворца: кровать без всяких там балдахинов, небольшой коврик, пара кресел… Обстановка из прошлой катиной жизни, воспоминание о скромной двушке в Филях. И неплохой политический ход: смотрите, миряне, сколь аскетичен и нетребователен ваш понтифик! Он живет одной жизнью с вами! Даром, что убогая келейка расположена в самом сердце здания, набитого сокровищами по самую крышу.

Белиал опускается на колено и вдруг сильно, до боли стискивает катину щиколотку над ободком папской туфли. Катерина непроизвольно напрягает ногу, чувствует, как мелко подрагивает сухожилие. Глаза владыки ада сияют, точно переливчатый лазурит.

— Что ты решила? — спрашивает он угрожающе, сжимая пальцы. Кате на мгновение кажется: если Велиару не понравится ответ, он опрокинет ее на пол и задушит, будто куренка. — Будешь врать дальше или выползешь наконец из шкафа?

— А что греховней? — тянет время папесса. — Разрушить их иллюзии, начать смуту и утопить страну в крови — или даровать им фальшивое отпущение грехов, не имеющее силы? Что скажешь, отправить их души в ад?

Хватка сразу слабеет:

— Умная девочка. Настоящая дьяволица, — с наслаждением произносит демон вероломства. — Хейлель в тебе не ошибся. Он умеет читать в самой глубине душ.

В самой глубине не умеет, улыбается Катя про себя. Я ведь не верю в бога. И в прощение грехов. И в жизнь вечную. Зато я верю в веру. В то, что отсутствие боли и ярости при мысли об опороченной святыне — оно лучше любых индульгенций. Покой на душе стоит любых тайн, будоражащих воображение, и вскипающих кровавой пеной истин. Пусть День всех святых пройдет мирно. А после… после будет видно.

— Ну вот, стоит мне отвернуться — и ты уже подкатываешь к Саграде, — хмуро шутит камерленго, входя в келью без стука.

— Mazza che culo ce' hai! [104] Дословно «Убиться, какую ты задницу имеешь» (итал.) — Как же тебе везет! — грубовато парирует Велиар, не поднимаясь с колен. И смотрит снизу вверх с нечитаемым выражением в синих, словно согдианская лазурь, глазах.

Наслаждаясь этой похвалой, Катерина чувствует себя наркоманкой, подсевшей на комплименты. Да, она задница. Но задница, обладание которой вызывает зависть. Кате нужно, нужно немного веры в себя, чтобы выйти, наконец, к толпе и накормить огромного, вечно голодного зверя — веру народную в святую церковь.

В базилике Сан-Пьетро, как всегда, неуютно. Собор, в котором невозможно остаться человеком, потому что великаны кругом, мускулистые белые великаны, огромные телом и духом. Идешь по нефу, как сквозь строй, а они держат в руках кресты и копья, символы ударного мученичества, смотрят с жалостью и насмешкой: мы себя делу целиком отдали, до чудотворных гвоздей, извлеченных из нашей плоти, до последней косточки в мощах — а ты? Ну-тка, покажи, на что ты способна, лжевладычица престола, нами созданного. И кажется, будто глаза их презрительно сужаются при взгляде на папессу. Наверное, у нее синдром Стендаля. [105] Психосоматическое расстройство, характеризуется частым сердцебиением, головокружением и галлюцинациями. Проявляется у тех, кто легко подпадает под воздействие произведений искусства, оттого нередко возникает в картинных галереях или при виде необыкновенно красивых явлений природы — прим. авт. Хотя собор святого Петра скорее пугает, чем восхищает. Наваливается всей своей бело-золотой пышностью, словно китовой тушей, давит, расплющивает, изничтожает.

И только маленькая Пьета, чужая здесь, неуместная среди пафосных мраморных истуканов, сочувственно провожает глазами фигурку в праздничном облачении: держись, милая. Ради жизни, которую носишь в себе, держись. Смирись со своей участью и с участью своего ребенка. Оплачь себя и его заранее. И прости тех, кто станет вас убивать, когда судьба придет за вами обоими. Белый плоский крест над ее головой — как дамоклов меч.