Инесса Ципоркина - Меня зовут Дамело. Книга 1

Именно тогда Трехголовый начал разговаривать с молодым кечуа, как с равным. После этой, никому не объяснимой победы, Дамело был готов поверить, что призраки прошлого остались в прошлом. Только привыкнуть к этой мысли не успел, как самый неотвязный призрак шагнул в его жизнь прямо с уличной афиши.

В столице быстро перестаешь обращать внимание на рекламные щиты, растяжки и плакаты. Взгляд скользит по ним, точно водомерка по водной глади, не заступая вглубь, не замочив ног. И чтобы понять, к чему призывает очередной манящий, прилипчивый образ, приходится делать над собой усилие. Однако Дамело пришлось сделать усилие другого рода — сдержать вопль, готовый вырваться из груди, когда глаза Сталкера заглянули в его собственные — с плаката на стене автобусной остановки.

Глаз, вообще-то, было две пары: на Дамело смотрели Сталкер и самка сетчатого питона, обвивавшая руки, шею, талию девушки — и, похоже, бесконечная, словно уроборос. Индеец сразу узнал любимицу Сталкера — зверюшку по имени Теотль, тварь-в-себе. [38] Теотль — «сам себя в себе заключающий», мексиканское верховное божество, считавшееся невидимым — прим. авт. Было там, кроме «Теотль», еще что-то, на что Дамело никогда не обращал внимания. И судя по всему, зря не обращал. Ну а теперь Сталкер и ее тварь-в-себе любовались на пойманного ими кечуа с плаката, явно намекая, что вскоре прибудут лично.

Дамело с трудом оторвал взгляд от гармоничной пары, чтобы прочесть написанное на плакате. Разум воспринял текст урывками: «танец с пятиметровым питоном», «спешите видеть», «приватное исполнение», «контактный телефон». Будь он все таким же дураком, как в свои далекие девятнадцать, Дамело бы фыркнул с отвращением: циркачка-потаскушка с непомерно разожравшимся питомцем — ну и карьеру сделала его подруга! Но он был уже опытный, мытый-катаный, столицей наученный. И понял: может, для заказчиков приватного танца Сталкер есть и будет комедиантка, готовая подработать интимом — но для него, Сапа Инки, она сам дьявол. Супайпа, сотворенный Дамело из тумана на холодном перроне, из правдивых, но оттого не менее жестоких слов, из безнадеги длиной в десятилетие. Прошлое догоняло его — не для того, чтобы укусить побольней, но чтобы заглотить целиком. Змея, не ядовитая нисколько — для убийства питону не нужен яд — лениво распахивала багровый ротик, и голова ее казалась такой маленькой, такой изящной в сравнении с мощным, налитым туловом.

Ловушка ждала лишь мимолетного касания, чтобы захлопнуться. Сердце Сталкера, ставшее капканом, подрагивало от нетерпения.

Может, дать ей? — спросил себя индеец. В тысячный, многотысячный раз. И снова ответил себе: а смысл? Ну, лягу я под Сталкера… Она же все равно меня не отпустит.

Она и не отпустила. Сидела напротив, улыбаясь своим мыслям, своим планам, своим наблюдениям. За годы дичь и охотник сроднились, несколько раз обменявшись ролями и поняв, насколько те, в сущности, ничего не значат. Единственное, что имело значение — то, как они оба думают о долге.

То, что Дамело считал страной свободы, где никто никому ничего не должен — и неважно, что и у кого ты брал, кому давал, чем жертвовал — для Сталкера являлось территорией четкого, до мелочей оговоренного порядка. Думать о свободной любви, как о вожделенном оазисе посреди пустыни самоограничения, она не желает. А он не желает возводить посреди той же пустыни небоскреб из обязательств, используя сухой песок в качестве стройматериала.

Потому они и бегут по кругу — то ли прочь друг от друга, то ли навстречу. И никогда, похоже, не сойдутся в том, что стоит делать в пустыне, а чего не стоит.

— Пригласишь меня поужинать? — спрашивает Сталкер как бы между прочим, так, словно не сомневается в положительном ответе.

— А ты пойдешь? — насмешничает Дамело.

— Может, и не пойду, — деланно улыбается дичь, загнавшая охотника в угол. И на лице ее написано: вру. Пойду. Побегу, поползу, если надо. Впрочем, тебе ведь не надо. Совершенно не надо…

Но индеец уже не смотрит на нее, его отвлек странно знакомый аромат, пряный, чуть химический — так пахнут специи, наваленные грудой. На восточном базаре. В магазинчике специй. В подсобке ресторана.

— Подожди, — бросает он Сталкеру и встает, слишком занятый и равнодушный сейчас, чтобы волноваться о том, не устроит ли его давняя подруга безобразную сцену в покерном клубе, лишив Дамело привычного ритуала по средам.

— Не задерживайся, — с ноткой угрозы произносит Сталкер, провожая взглядом своего — она надеется, что еще своего — спутника.

А тот уже спешит, ведомый чутьем, тонким, будто чутье собаки. Аромат сухих трав и плодов смешивается с едва уловимым запахом кожи… смерти… земли. Дамело выходит в маленький холл и видит огромную змею, вставшую на хвост, поводящую головой перед броском. Нет, женщину в пальто из питоньей кожи. Незнакомка оборачивается и кечуа узнает ее. Хотя может поклясться, что никогда до этой минуты не видел ее лица. Почему тогда он уверен, что разговаривал с нею среди стеллажей, заваленных душистыми зернами и порошками, на своей территории, где ее не должно было быть — и все-таки она была?

— Я здесь! — машет Дамело, проверяя, прав ли он в своих предположениях. Если откликнется, значит…

Он не успевает придумать, что это значит. Женщина сбрасывает пальто на руки гардеробщику и остается в платье, узор на нем повторяет сетчатый рисунок пальто — модная фишка сезона. Она отвечает кивком на приветствие и движется навстречу индейцу, вызывая смутное узнавание и смутное опасение — тонкая фигура в платье из змей, змеиная мать, непознаваемая, непостижимая тварь-в-себе, вечно догоняющая и кусающая собственный хвост.

— Теотль? — роняет Амару раньше, чем Дамело приказывает ему молчать.

— Привет, индеец, — улыбается женщина в питоньей коже. — И тебе привет, старый, — она подмигивает дракону Дамело, единственная, кто видит его, древнего, слишком древнего, чтобы быть видимым. — Покормите меня, я голодна.

— Кем? — брякают хором кечуа и его дракон, одновременно представляя себе синюшное лицо еще живой жертвы, стиснутой могучими кольцами.

— Чем, — осекает Теотль. — Олениной. Можно свининой. В соусе.

И Дамело облегченно выдыхает: не так уж голодна тварь-в-себе, как говорит.

Первое, что бросается в глаза — она не разрезает оленину. Дамело завороженно наблюдает, как женские пальцы обхватывают косточку и извлекают из портвейна со скорцонерой [39] Скорцонера испанская (она же черный корень, сладкий корень) выращивается в ряде стран как корневой овощ, используется в кулинарии как приправа — прим. авт. изрядных размеров оленью котлетку. Роняя кляксы соуса и клюквенного джема, оставляя коричнево-бордовые, жирные потеки на платье, котлета возносится вверх, провожаемая изумленными взглядами посетителей. Даже для официантов такой спектакль внове: шикарная дама в модном прикиде держит обеими руками кусок мяса напротив рта и, похоже, примеряется, с какой стороны кусать.