Ольга Михайлова - Гибельнве боги

Джустиниани понял, что Ипполита похоронена именно там, видимо, в семейном склепе.

Он не хотел подходить к Вирджилио, но тот уже заметил его и помахал рукой. Джустиниани подошел и остановился у чьей-то обветшавшей могилы. Его сиятельство сидел, опустив руки на колени, был бледен и грустен.

— Рад, что встретил вас, Джустиниани.

Винченцо тихо вздохнул, опустился рядом на скамью. На могиле Ипполиты Массерано еще не было надгробия, но холм бы устлан свежими цветами — алыми розами и тюльпанами.

— Я знаю, — неожиданно заговорил Массерано, нахмурившись и кусая губы, — вы считаете меня глупцом…

Джустиниани бросил на графа быстрый изумленный взгляд: он не то, чтобы считал Массерано неумным, скорее находил горестную иронию в том, как оплакивал Вирджилио супругу, мечтавшую отправить его самого на тот свет.

— Вовсе нет, граф, о чем вы?

— О том, что я знаю, зачем она приходила к вам перед смертью, — отчетливо произнес он.

Джустиниани почувствовал, что его заморозило на теплом майском ветерке. Он угрюмо посмотрел на Массерано, вздохнул и пожал плечами.

— Что вы ей ответили? — тихо спросил граф.

Джустиниани сказал, не поднимая глаз.

— Ничего. Я не собирался помогать ей. За кого вы принимаете меня, если спрашиваете об этом? Я не убийца. Даже если вы обречены Геенне — не мне вас туда отправлять.

Массерано несколько минут ничего не говорил, сидел молча, не отрывая глаз от могилы.

— Ипполита приходила к вам…чтобы… заказать мое убийство?

— Да, вы, на ее взгляд, были излишне прижимисты, — кивнул Джустиниани, и тут обмер.

Массерано смертельно побледнел, привстал, и снова опустился на скамью — ноги не держали его.

— Она не… Она… она, — он тяжело сглотнул, на шее судорожно дернулся кадык, — она хотела моей смерти?

Джустиниани молчал. Он чувствовал себя последним глупцом. Тупица! Сначала Карло, теперь граф… Он, что, разучился держать язык за зубами? Конечно, слова Массерано о том, что он все знает, ввели Винченцо в заблуждение: Вирджилио думал, что Ипполита просто хотела сделать его, Джустиниани, своим любовником! А он проболтался! Винченцо не находил слов, чтобы выразить отвращение к себе. Глупец, трижды глупец! Ну, хоть бы подумал, откуда Вирджилио мог бы узнать об этом? Они говорили об абсолютно разных вещах!

Однако когда Джустиниани повернулся к Вирджилио, к своему удивлению, увидел спокойный взгляд печальных глаз, лицо Массерано было неподвижным и неотмирно отрешенным.

— Стало быть… — он надолго умолк, задумавшись. Потом тихо спросил, — а кто же убил ее?

«Нет уж, как бы ни так! Дважды не попадусь», твердо решил Джустиниани. Не хватало истории с Трубочистом. Да и знал ли Массерано, что вольт Ипполиты тоже был в ларце Джанпаоло? Откуда?

— Это Бог или дьявол? — уточнил Массерано, и у Джустиниани отлегло от сердца. — Она была на двадцать лет моложе. Я завещал ей все, кроме сорока тысяч приданого Елены. — Граф по-прежнему был задумчив.

Джустиниани молчал, прикусив язык, всё ещё коря себя за болтливость. Угораздило же…

— Вы смутили меня, — неожиданно продолжал тем временем Массерано, отводя глаза. — Помните, племянник маркиза спросил вас, почему Пинелло-Лючиани не верит в бессмертие своей души? Вы тогда сказали эту жуткую вещь. «В бессмертие души обычно не верят люди, не имеющие души». Я не спал всю ночь. Я вдруг понял. Я творил по молодости мерзкие и блудные вещи, иногда пугался, но страх быстро проходил. Так поступали все, успокаивал я себя. А потом укоры совести и страх исчезли. Но вместе с ними — я понял, исчезло всё. Я перестал чувствовать — потерял вкус жизни. Я умножал разврат, но он не приносил ничего, кроме вкуса мякины, я играл и прожигал жизнь, стремясь прочувствовать каждое мгновение — острей и сочнее — но все меньше и меньше чувствовал. В старости телесных сил не стало, но смерть… я подумал, почему она пугает. Почему? Что мне терять? Я пресыщен, утомлён и болен. Но что-то во мне боится — боится до трепета. И вы сказали… Я понял, что боюсь именно потому, что не верю в бессмертие своей души. Верил бы — не боялся. Вы сказали, лечиться бессмертием Бога. Поздно, конечно. Я тогда ночью разыскал Писание. Открылась Книга Бытия: «Не иматъ Дух Мой пребывати в человецех сих во век, зане суть плоть». Верно. Я животное, для которого Дух Его совершенно недоступен. Это смерть бессмертной души. Несомненно, он видел её когда-то, — пусть даже в мечтах или снах…

Джустиниани резко поднялся.

— «Если будут грехи ваши, как багряное, — как снег убелю», — он подхватил старика под руку и повлек к храму, — по сути, человек рождается в вечность только тогда, когда осознает, что мертв.

Он привел старика к отцу Джулио, счастливому обретением своих очков, кои он только что нашел под столом.

— Его зовут Вирджилио. Он хочет поверить в бессмертие своей души и в милосердие Божье, — бросил он, — помоги ему.

Отец Джулио кивнул. Джустиниани же направился домой.

…Когда Джустиниани предупредил Джованну, что она ни в коем случае не должна покидать дом без его ведома, даже если ей надо выйти к аптекарю или подругам, девица, к его удивлению, подняла на него глаза и вдруг послушно кивнула. Он добавил, правда, отводя глаза, что должен знать обо всех приглашениях, которые ей присылают. Джованна спокойно выслушала его и снова кротко кивнула. Гулять она может только на внутреннем дворе и только с ним, усугубил он ее тюремный режим, но девица и тут не возразила.

Джустиниани не понял — как, но девица словно о чем-то догадалась. Бросив на него быстрый взгляд, она улыбнулась и тихо села за шитье. Весь день была тиха, вышивала, не хлопала дверьми, не поднимала на него глаз, но губы ее постоянно были чуть тронуты улыбкой. Иногда она что-то напевала и даже — впервые осмелилась погладить Спазакамино.

Тот выгнул спинку, зажмурился и заурчал.

В доме воцарилась идиллия, Джустиниани вечерами выводил девицу на прогулку, часами беседовал с ней у камина. Кот Трубочист, словно почуяв расположение хозяина к девице, стал тереться об ее ноги и даже мурлыкать, играя с ее клубком шерсти. Сама Джованна и вправду обо всем догадалась: взгляд мессира Джустиниани изменился, он смотрел на нее с трепетом и нежностью, перестал обращаться с ней как с несмышленышем и, судя по тем словам, что он иногда ронял, она поняла, что небезразлична ему. Понимание, что тот, в кого влюблены ее подруги, отдал предпочтение ей, что Господь услышал ее молитвы, мгновенно рассеяло хандру девицы.

Джустиниани же, не видя суккубов, не имея блудных сновидений и ночных осквернений, несмотря на его мечты о ночах с любимой и троих детишках, окончательно уверился, что ничего дьявольского в его влюбленности нет.

В душе его порхали бабочки.