Марина Дяченко - Петля дорог

— Не смогу…

Ирена вздохнула. Старик умел быть феноменально упрямым.

— Хорошо… А что ты сделал Провидению такого, что оно наказало тебя?

Старческие веки приподнялись, открывая большие, выцветшие, удивленные глаза:

— А разве я наказан?

Ирена помолчала. Предположила осторожно:

— По-моему, да… Если бы ты не был наказан, то жил бы в своем доме, среди детей, внуков и внуков детей…

Старик неопределенно хмыкнул.

Тощая девочка лет десяти — сколько ни корми, а все тощая и тощая! — подобралась к казану, чтобы украдкой потрогать воду. Закатала рукав, сунула руку по локоть, довольно улыбнулась; тот вольнонаемный, что заведовал баком, обернулся от поленницы. Ни слова не сказал, просто обернулся; девчонку будто отбросили, спотыкаясь, она отбежала от казана в противоположный конец двора и остановилась там, плаксиво морщась, вытирая мокрую руку о подол платья…

В глазах добровольного помощника сирот было столько гадливой ненависти, что даже Ирена, поймавшая этот взгляд уже на излете, невольно вздрогнула.

Вспомнились изогнутые брови Река. «Торговцы»…

Вспомнился и лавочник, из чьих цепких доброжелательных лап ее вызволил бескорыстный рыцарь. «Провидение учит: отчаявшихся — утешать, бездомных — привечать, беременных — оберегать… Байстрюка вашего в хороший приют отдадим. Ну, пошли…»

Тощая девочка все еще стояла у забора напротив.

«Провидение учит: ежели кто добра своего не понимает, так наставлять деликатно либо в тайне добро делать… А в тайне не получается. Не дергайся, кому говорят? Спасибо потом скажешь… А то гляди, спросит с тебя Провидение — за неблагодарность…»

— Погоди, Музыкант…

Она поднялась. Прошла через двор, остановилась в шаге перед девчонкой. Чем-то девчонка напоминала Река — такая же светловолосая, и даже брови, страдальчески сведенные над переносицей, изгибались «тильдой»…

Ирена заколебалась. Девочка смотрела напряженно и неприязненно.

— Чего же ты испугалась? — Ирена опустилась на одно колено, так, что ее лицо оказалось чуть ниже девочкиного.

И положила руку на белобрысую стриженую макушку. Жест дался ей не так просто — она в жизни не гладила ни чьих детей, считая это дурным тоном. Слащаво и фальшиво; если ты не мама — зачем тянешь руку?!

Но эту девчонку, вероятно, никто и никогда не гладил по голове. А если и гладил — то с обязательной надеждой получить мзду за проявленную доброту. Торговцы… Торговцы…

Девочка на секунду замерла. На мгновение; Ирена и глазом не успела моргнуть — а подопечная уже бежала к дому, высоко подбирая подол, чтобы не путался под ногами…

Каким девчонка видела мир — Ирена не могла себе представить. А однажды попытавшись, ужаснулась и тут же отказалась от попыток…

— Что смотришь, Музыкант?

— Чудная ты.

Ирена невольно усмехнулась:

— Не чуднее тебя…

— Чуднее, — старик неохотно отложил лютню. — Ты скажи мне, госпожа… Что тебе так дался этот «Раскаявшийся»?

Солнце стояло в зените. Еще немного — и забор потемнеет, солнце уйдет на противоположную его сторону, туда, где почти уже воля, туда, где бегает, не привязанный, теленок-волкодав…

— Я сумасшедшая, — сказала Ирена как можно равнодушнее. — Что, и спросить нельзя?

Лютнист улыбнулся краешком рта:

— Спросить-то можно…

Коренастый крепыш с неопределенного цвета бородой — он жил во флигеле, если верить Музыканту, вот уже четвертый месяц — на руках вынес из дома умалишенного, наполовину парализованного старика. Никто не знал, как звали этого человека прежде — для всех его имя было раз и навсегда Гнойник. Если вольнонаемный не находил за собой особо тяжкой вины перед Провидением — он всячески избегал возни с Гнойником, но если, подобно крепышу-разбойнику, имел на совести человеческую жизнь, а то и не одну — что ж, купание Гнойника было той самой миссией, за которую Провидение простит что угодно…

Бедняга боялся. Закрывал глаза ладонью. Втягивал голову в плечи; его усохшие ноги казались мертвыми ветвями колдовского дерева. Коренастый, презрев чужую помощь, одну за другой стягивал со старика его серые тряпки, и лицо у него было такое, будто приходится голыми руками разделывать тухлую коровью тушу.

Из дома стайкой вышли дети. Сели в углу двора, кружком, но не касаясь локтями. Не обращая ни малейшего внимания на происходящее, затеяли игру в камушки…

— Музыкант… А ты веришь в Создателя?

Лютнист молчал.

— Если бы, вообрази на секундочку… Если бы ты был Создателем и решил смодели… создать… мир… Ты мог бы обойтись без Провидения?

Болезненно вскрикнул Гнойник. Коренастый мыл его, как кусок дерева. Видимо, Провидение спросит с добровольного санитара исключительно за результат…

Музыкант поднял голову. Поймав его взгляд, Ирена нахмурилась:

— Что?

— Примерно о том же писала сочинительница Хмель, — неохотно проговорил старик. — Сельский мальчик подслушал, как ящерица и хамелеон ведут спор, ящерицу звали Милосердие, а хамелеона — Раскаяние… А потом в спор их вмешался Создатель.

Коренастый закутал дрожащего Гнойника в кусок чистого полотна и понес в дом — в чувством выполненного долга. Гнойник по-стариковски щурился, глаза его слезились, то ли от холода, то ли…

— Создатель? — механически переспросила Ирена.

Музыкант хихикнул:

— Госпожа Хмель дала Создателю имя…

Вдоль забора шел, неумело помахивая метлой, чистенький юноша явно благородного происхождения. Чем-то провинился отпрыск славного рода, обстоятельства потребовали срочного реверанса перед Провидением, и вот юнец зарабатывает поощрение, убирая за убогими, хотя даже легкая метла мозолит ему пальцы…

Юнец двигался равномерно и слепо, как мусороуборочная машина. Ирену рассмешило это сравнение; приблизившись к старику с лютней, сидящему прямо на траве, и расположившейся рядом сумасшедшей беременной бабе, подметальщик приостановился. Сделал красноречивое движение метлой — убирайтесь, мол, не мешайте процессу искупления…

Музыкант, кряхтя, поднялся.

— Имя Создателя? — переспросила Ирена с привычным опозданием.

— Посторонись, — хрипловато сказал юнец.

Ирена не шевелилась. Напряженно сведя брови, она снизу вверх смотрела на лютниста:

— Имя Создателя?

Подметальщик шагнул вперед, его нежное безбородое лицо перекосилось брезгливой ненавистью:

— Подними задницу, потаскуха рехнутая!

И замахнулся метлой. Не собираясь, конечно же, бить — просто отгоняя помеху, как сгоняют с огорода обсевших его ворон…

Музыкант уже брел к дому, лютня в его руках едва не касалась земли.

На другой день Провидение преподнесло всем жестокий урок.

Колченогий Лобз поскользнулся в коридоре, упал и угодил виском на железный штырек, когда-то поддерживавший здесь ковер. Смерть наступила мгновенно; все, исключая разве что парализованных и сумасшедшую Флею, сбежались к месту происшествия, молча и вслух гадая, за что наказало бедного Лобза справедливое Провидение.