Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 3

Ты виноват, отец.

Служанка тоже виновата: она не должна была никому позволять играть с собой, кроме Эби. Она говорила, что любит свою маленькую чертовку больше всех.

Вы оба заплатите.

Абигаэль решала, кому причинить боль, а кому — смерть, целый месяц. И все это время отец отбирал у нее любимую забаву, отбирал по кусочкам, мучая надеждой, что когда-нибудь ему надоест. Не надоело. Каждую ночь Эби слышала искрящийся то ли мукой, то ли радостью голос Мау и отрывистые команды отца: сядь, ляг, раздвинь. Абигаэль даже решилась встать посреди ночи и пойти в отцовскую спальню, вернуть свое, запретить касаться ЕЕ служанки — и руками, и взглядами! Но увидев на кровати сплетенные тела, темное, в капельках пота — Мауриты и белое-белое — отца, слушая, как он взрыкивает, поднимаясь и опускаясь на руках над всхлипывающей, точно жалкая плакса, Мау, Абигаэль отчего-то смутилась. А может быть, поняла: сейчас — не отдаст. Или совсем не отдаст. Надо действовать иначе, да так, чтоб впредь неповадно было.

От колкого холода на своей шее, как раз там, где в телесной глубине раздваивается сонная артерия, служанка распахнула глаза, слепые и мутные со сна, и кося изо всех сил, попыталась понять, откуда взялась у ее горла длинная вязальная спица, такая острая, смертельная. Девочке стало жаль Мауриту: сейчас она накажет свою игрушку за все, зачем же умножать смерть на страх? Убивать надо быстро, для дела, а не для мести! — резко прозвучал голос внутри головы. Этот голос, дававший советы редко, но всегда по делу, малышка Эби знала хорошо. И сразу же обеими руками воткнула в горло Мауре Ментироса [6] Лгунья (исп.). дагу [7] Кинжал для левой руки при фехтовании шпагой, получивший широкое распространение в Европе в XV–XVII веках — прим. авт. своей покойной матери, знаменитой Кэти-Тринадцать-Шлагов, казненной через повешение в полосе отлива пять лет назад.

Отец, конечно, рассердится, подумала Абигаэль, садясь на кровать рядом с бьющимся в конвульсиях телом. А так ему и надо. Пусть не трогает мои игрушки. Никогда не трогает мои игрушки, живые или мертвые.

Он пришел под утро. Наверное, замерз в постели, которую больше не согревало горячее смуглое тело Мауриты. Посмотрел в остекленевшие глаза служанки, тихо опустил покойнице веки — и ничего не стал спрашивать, ругать Эби и притворяться, будто ни в чем не виноват, как сделали бы другие взрослые. Просто поднял дочь на руки и понес в детскую. Уложил спать, не заставляя мыть липкие от крови руки и забрызганное лицо. С отцом тебе повезло, девочка! — хмыкнул мамин голос в голове. Абигаэль прерывисто вздохнула и потерлась щекой о чистую наволочку, оставляя алые разводы.

Выйдя из детской, свирепый и вероломный демон, совращающий человеческую душу к преступлению, не глядя, оборвал ловец снов [8] Индейский оберег в виде паутины из суровых ниток и оленьих жил, натянутых на круг из ивовой ветви; защищает спящего от злых духов и плохих снов — они запутываются в паутине, а хорошие проскальзывают сквозь отверстие в середине — прим. авт. и швырнул его с лестницы вниз, не то со злостью, не то с облегчением.

— Поздно всё менять, а, Нахема? [9] В иудейской мифологии то же, что Наама, ангел проституции, мать демонов-шеддим и соблазнительница ангелов. Иногда сливалась с образом Лилит, первой из жен Адама — прим. авт. — подмигнул он в темноту. Без всякой, впрочем, радости подмигнул.

— Ye tlaca, [10] Слишком поздно (науатль). — густым голосом ответила темнота.

И верно, менять судьбу малышки Эби было уже поздно.

Вино отдает золой, точно в него высыпали пепел из погребальной урны. Горечи все больше, а сладости все меньше. Остаток вина Саграда выплескивает в глотку, запрокинув голову. Это уже не вино, а самогонка. Черный ром аньехо. [11] Ром относится к самогонам — так же, как ракия, чача, виски, джин, бренди. Самогон — это крепкий спиртной напиток, изготовляемый путем перегонки через самогонные аппараты спиртосодержащей массы (браги), полученной в результате брожения зерновых, картофеля, свеклы, фруктов — прим. авт. Вот только не чувствуется в нем ни карамели, ни ванили. Дегтем отдает содержимое чаши скорбей. Тем самым, ложка которого губит бочку меда.

— Если у меня… действительно… была… дочь, — Катерина с трудом переводит дух, — я ее вам, сукиным детям, не оставлю. Найду и заберу.

— Как твой рыцарь — тебя? — ехидно интересуется Люцифер.

Катя припоминает обещание Анджея, больше похожее на угрозу — забрать Шлюху Дьявола из заповедника богов туда, где, по мнению паладина, ей место. Очистить ведьму. Исправить плохую девочку. Хороший мальчик Дрюня на фоне их княжеской парочки сияет, будто полированное серебро — прямо Орфей, спустившийся в царство теней, с мечом вместо лиры. А там уже, науськивая Цербера, поджидают Аид и предательница-Эвридика, не пожелавшая проводить спасителя хотя бы до адских врат. Не видать тебе победы, рыцарь. Да и Эвридика ли перед тобой? А может, Клитемнестра? [12] В древнегреческой мифологии дочь спартанского царя Тиндарея и Леды, сестра Елены и Диоскуров. Первоначально была женой Тантала, затем была выдана замуж за микенского царя Агамемнона. В отсутствие мужа Клитемнестра изменила ему с его двоюродным братом Эгисфом и по возвращении Агамемнона убила его и его любовницу Кассандру — прим. авт.

Ходи да оглядывайся, паладин, оглядывайся. Тартар меняет людей.

Хорошо бы и самой запомнить: вглядись в любимое лицо, прежде чем хватать дочурку за руки с криком «Собирайся, уходим отсюда!» — кто знает, не ждет ли тебя участь Агамемнона. В женщинах рода Пута Саграда течет кровь сатаны.

— Моя дочь тоже убийца? — без звука, одними губами спрашивает Катерина.

— Дэнни… — Денница-старший подозрительно долго прочищает горло. — …Она росла среди старых богинь, среди высших сил. А те распоряжаются ВСЕМИ жизнями: решают, когда и каким родиться человеку и зверю, когда и как умереть, чем болеть на протяжении жизни. Думаешь, девчонка не ввязалась в пару… сотен убийств, пока ее натаскивали?

— Что значит «натаскивали»? — почти воет Катя. — Она же младенец! Ей несколько часов от роду!

Люцифер долго качает головой, словно пытается донести до Катиного сознания: она не ребенок, Денница-младшая давно не ребенок! — и под конец жалостливо смотрит своей Саграде в глаза: смирись.

— Сколько там прошло? — севшим голосом продолжает допрос Катерина. Воображение рисует ей страшные картины: ее дочь, в залитом кровью кожаном переднике, полосует кнутом висящих на дыбе несчастных — и хохочет, хохочет голосом Омесиуатль, и смех ее отражается от стен эхом горного камнепада.

— А сколько бы ты хотела? — вопросом на вопрос отвечает Тайгерм.