Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 3

Зато теперь они могут объединиться — так же, как Люцифер и Баал, чтобы княгиня смогла помочь своему князю, подставить ему плечо, а если ему нужно, то и упасть за него — прямо на несчитанные ступени адского престола.

Наама не горит в Катиной крови, точно бог солнца и пыток — в крови Денницы. Наоборот, она входит в человеческую душу успокаивающим, утешающим мраком. Катя больше не чувствует пламени магния, выжигающего ее изнутри, будто немецкая бомба-зажигалка. Она слепнет и глохнет, словно погружается в толщу воды, где не страшна встреча ни с одним существом. И даже то, что зовется адским вампиром, предстает всего лишь небольшим моллюском, всегда готовым вывернуться наизнанку, чтобы спасти свою пятнистую шкурку.

Наконец-то на Катерину нисходит прощение. Наконец-то она понимает, как это — прощать. Себя. Других. Мироздание. Наконец-то ей не кажется, что обман, разврат, предательство, жестокость — грехи и грехи непростительные. Сила матери демонов охлаждает человеческую кровь и Катя уже не знает, кто из них чья тень. Может быть, это Наама отторгла ее, Катину, слабость, а не Катерина — снисходительность Наамы к греху.

Саграда сознает: прямо сейчас, сию минуту она лишается того, что привыкла считать вечным и неизменным — умелого, бережного манипулирования собой, которое многие, многие женщины охотно принимали за любовь. Взамен она получит правду, столько правды, сколько ей вовсе не требуется. А еще иронию — меткую и злую, словно отравленная пуля, злее любого сарказма.

Потому что в кровь Денницы-старшего входит слабость, отторгнутая им слабость лютого бога солнца и пыток.

И отныне всякий раз, как Саграде понадобится поддержка или утешение, придется обходиться дьявольски равнодушным «Будь выше этого!» — самозабвенной мужской насмешкой над женскими бедами, и унижением, и болью. Будь мужчиной! — вот что на самом деле говорит каждый мужчина каждой женщине, будь тем мужчиной, каким я сам хотел бы быть, не становись я бабой, когда мне больно, и тошно, и страшно. Будь мужчиной, с которым легче найти общий язык, которому легче передать свой гнев, свою муку. Будь мужчиной, подставь мне плечо, упади за меня, отстрадай за меня.

Нет, решает Катерина, нет. Если мой князь уподобится маменькиным сынкам, от которых я сбежала в мир фантазий, в мир выдуманных страстей, мне снова останется только бегство — на этот раз в смерть. Пусть князья преисподней делят мир без нее.

Она не знает, что может быть отторгнуто, выброшено в тень охотней, чем слабость, и трусость, и жалкость. И пускай Баал не выглядел жалким, а был, наоборот, устрашающим и беспощадным — Катя уверена: лютовать начинают не от силы, лютовать начинают от слабости. От невозможности искоренить уязвимое, вечно саднящее место в душе, которое хочется убить, точно воспаленный нерв, лишь бы избавиться от непроходящей зубной боли в мозгу, в сердце, везде.

И все-таки она подставляет плечо, и ловит в раскрытые объятья падающего навзничь Денницу, каменно-тяжелого, точно мертвое тело. Ловит и оборачивает кожистыми крыльями, тонкими, но прочными. Своими.

От крыльев, доставшихся Катерине от Наамы, нестерпимо тянет спину, они судорожно дергаются, царапают собственную Катину кожу, цепляют волосы, Катины и Люцифера, дрожат от напряжения — и вообще ведут себя, будто живое существо, вшитое внутрь позвоночника. Не слишком-то умное существо, склонное к панике. Но Катя справится с ним, справится с собой. И Денница, ее Денница — тоже.

— Мы справимся, — шепчет Катерина то ли в висок, то ли в щеку Люциферу, притиснув его спину к своей груди. — Справимся. Вместе. — И под слоем пота на мужской коже чувствует смутно знакомый вкус Баала — гари, пепла, остывшей лавы.

Не поддавайся ему, хочет сказать Саграда Люциферу. Не позволяй ему взять над тобой верх. Пропади они пропадом, эти советы принять себя целиком, таким, каков ты есть, со всей подлостью своею. Наверное, индульгенция подлости — ошибка из ошибок нашего времени, ленивого и бесстыдного. А еще это самая большая победа преисподней над людским разумом, взыскующим чистоты, готовым на ложь и на отверженность ради нее, недостижимой на земле и ниже.

Церемония длится и длится. Похожая и непохожая на земные ритуалы коронации, она оставляет ощущение ирреальности происходящего. Как будто перед троном с мерзлым хрустом разверзлась огромная холодная дыра, растущая прямо на глазах, но никто ее не замечает и скоро в эту пропасть с грохотом обрушится все царство мертвых, проваливаясь под лед озера Коцит.

Саграда с трудом удерживает себя, чтобы не вздрогнуть, когда по центру зала, прямо по расходящейся каменной корке (Катерина кожей чувствует струйки воздуха, вырывающиеся из трещин) движется процессия, несущая железные короны царя и царицы ада. В факельном свете — а если быть точным, то в факельной полутьме — трудно рассмотреть, каковы они, символы власти над преисподней. И хорошо, потому что оба венца довольно уродливы: неполированная поверхность с впаявшимися в нее осколками костей (Катя готова поклясться, что видела человеческий зуб, выглядывавший из металла, словно из могильной грязи), острые пики зубцов, надписи на безнадежно мертвых языках и тяжесть, тяжесть — чертово бремя власти. Когда оно ложится на чело, шею пронзает боль, а спину немедленно хочется согнуть и не разгибать уже никогда. Катерине жаль ампирного платья с подолом в опалах, погибшего при переходе через адские земли, ей по-прежнему неловко нагишом перед толпами демонов (тоже голых, мускулистых и кряжистых, так что преисподняя напоминает не то «Страшный суд» в Сикстинской капелле, не то солдатский день в городской бане), но она понимает: тому, кто не обладает телом, и одежда не нужна. Разве что корона, чтобы запомнила геенна огненная: теперь у нее имеется не только князь, но и княгиня.

Грубое и злое, будто терновый венец, железо стискивает Катин лоб, посылая вспышки спазмов по всему телу — ну и что, что наполовину чужому и иллюзорному, а между тем Саграда не может оторвать взгляд от провала. Который, похоже, видит она одна. Сумасшедшая царица ада.

Это и есть безумие, думает Катя, это оно? Вот это — оно? Кто бы мне подсказал, схожу ли я с ума? Где Ата, где Апрель, где Мама Лу с ее ответами на все вопросы? Почему ее нет со мной сейчас, когда я нуждаюсь в ней? Поистине царский гнев клокочет в Катиной груди — не прежний, бессильный и ослепляющий осознанием своего бессилия, но лениво-равнодушный, привычный, отдающий предвкушением: ужо я вас! Попадись ты мне…

— Здесь она, здесь, — усмехается Мореход, кивком указывая куда-то во мрак за троном. — Разве Ата пропустит такое зрелище?

«Да! Разве я пропущу рождение новой богини?» — ворчит Апрель, и Катерина слышит ее ворчание внутри своей головы и одновременно извне, точно телефонную гарнитуру на ухо надели.