Татьяна Корсакова - Дежавю, или Час перед рассветом

Ночь подкралась незаметно, накинула на окошко черное покрывало, а дед так и не очнулся. Саня проверил повязки, заварил свежего отвара, подкинул в печку дров. Поужинал щами, присел на краю лежака. Сон не шел, мысли в голову лезли одна страшнее другой, не давали покоя. Что там в Макеевке? Что с родителями? Что будет, если дед умрет?

Протяжный волчий вой раздался совсем рядом. Саня испуганно вздрогнул, на цыпочках подошел к окну. Волки были рядом, рыскали вокруг избушки, зыркали из темноты желтыми глазами, караулили…

Волки ушли на рассвете, и только тогда измученный Саня пристроился на топчане рядом с дедом.

Наверное, он проспал до самого обеда, потому что, когда проснулся, избушку заливало ярким светом полуденное солнце. Первым делом он потрогал дедов лоб. Горячий! И рана на боку отекла, налилась багрянцем. Значит, не помог отвар, значит, придется идти за гарь-травой в плохое место.

Дед брал Саню с собой в то место только лишь однажды, да и то затем, чтобы объяснить, что оно опасно. Саня ничего особенного тогда не почувствовал. Пока дед собирал гарь-траву, он сидел под старым дубом, сквозь ветви наблюдал за плывущими по небу облаками, а потом, уже на обратном пути, спросил, что же там такого страшного.

— Гиблое место, черное. — Дед мял в руках гарь-траву, хмурился. — Когда-то давно здесь жила ведьма.

Про ведьму было интересно, но совсем не страшно.

— А что за травка? — Саня понюхал колючий, пахнущий пожарищем пук гарь-травы.

— Удивительная травка, с того света может человека достать. Жаль только, что растет только здесь.

С того света достать… Это Саня запомнил хорошо, еще вчера хотел деду гарь-траву заварить, но не нашел. Значит, придется идти в плохое место. Тут недалеко совсем, если бегом, то можно за час обернуться.

— Я скоро. — Он укрыл деда старым овчинным тулупом, шмыгнул за дверь.

В лесу было так же непривычно тихо, как и вчера. Саня поежился, огляделся по сторонам. Волки ушли. Ему очень хотелось так думать, потому что сделанная из молодого дубка рогатина — от волков не защита.

Никогда раньше Саня так быстро не бегал. Он не бежал, а летел по лесу. Домчался до плохого места, отдышался, осмотрелся в поисках гарь-травы, заметил серые, точно припорошенные пеплом листочки, радостно улыбнулся.

Он рвал гарь-траву обеими руками, засовывал за пазуху, торопился, а когда за спиной послышались голоса, едва успел юркнуть в кусты.

На поляну выехали два всадника. Первого, высокого, черноволосого, Саня узнал сразу, а второго, малорослого, коренастого, с затянутым бельмом глазом, видел впервые. Всадники спешились у дуба, огляделись. Одноглазый испуганно ежился, видно, чувствовал неправильность этого места, а его хозяин улыбался так, как будто вернулся в родной дом.

— Жди здесь! — велел он одноглазому и направился к краю поляны, к тем самым кустам, за которыми прятался Саня.

Сердце испуганно замерло, волосы на затылке встали дыбом. Откуда-то Саня знал, что этот статный, явно не мужицкого происхождения человек стократ опаснее самого лютого волка.

Мужчина остановился под старой елью, когда до полумертвого от страха Сани оставалось совсем ничего. Мгновение он всматривался в лесную чащу, а потом встал на колени, сметая с едва заметного холмика иглицу и старые листья.

— Уже скоро. Все будет так, как ты хотела, мама, — сказал шепотом.

Он еще немного постоял перед могилой — теперь Саня точно знал, что это могила, — а потом решительным шагом направился к одноглазому. Тот, как и было велено, не сходил с места. На лице его была гремучая смесь из ужаса, подобострастия и любопытства.

— Все? — спросил он так тихо, что Саня едва расслышал.

— Не все, но скоро. — Черноволосый рассеянно поигрывал нагайкой, посматривал на сгущающиеся над лесом облака.

— Он так ничего и не рассказал, ни про драгоценности, ни про мальчишку.

— Скажет, всему свой срок. А не скажет… — Черноволосый взмахнул рукой, нагайка со свистом рассекла воздух.

— А графиня?

— Ее не трогать! Чтобы ни один волос не упал с ее головы! Ты слышишь, Ефимка?! — Синие глаза грозно сверкнули.

— Так ясное дело! — Одноглазый попятился. — Не трогать, только зачем она тебе? Ты ж, кажись, на Аленку, горничную ейную, глаз положил.

— А не твое собачье дело. — Черноволосый криво усмехнулся. — Делай, что велено, а то без второго глаза останешься. — Он говорил так, что сразу становилось ясно — не шутит.

Одноглазый Ефимка все понял правильно, мелко, по-козлиному, затряс головой.

— И своим скажи, чтобы в лес не совались. Моим волкам без разниц, кому глотки рвать.

— Уже сказал. — Одноглазый снова кивнул, посмотрел на хозяина с жадным любопытством. — Чудо, я спросить хочу… — Он застыл в подобострастном ожидании.

— Спрашивай.

— Как ты с ними управляешься, с волками?

— Как? — Черноволосый, которого звали странным именем Чудо, вытащил из-за голенища сапога нож. Саня вытянул шею, чтобы разглядеть нож получше, но почти ничего не увидел. — А вот с помощью этого.

— Нож?.. — в голосе Ефимки слышалось разочарование.

— Это смотря для кого. Видишь, на рукояти волк?

— Ну?

— Вот и думай. Да ты глазом не зыркай, нож этот не всякому в руки дастся, и волки не всякому служить станут. Смотри! — Чудо замахнулся, нож по самую рукоять вошел в ствол дуба. — Попробуй-ка достать.

Ефимка был хоть и коротышкой, но кряжистым и с виду очень сильным, но вытащить нож из дерева так и не смог.

— Крепко засел, — сказал он, стирая со лба пот. — Не выходит.

— Не выходит, значит. — Чудо прокачал головой. — Ну-ка, отойди!

От дерева его отделяло метров пять, не меньше, но подходить он не спешил, вместо этого протянул вперед руку.

Что случилось потом, Саня не понял. Только что нож торчал из ствола, и вот он уже в руке у Чуда. Сам прилетел…

— Батюшки! — Ефимка прижимал руку к щеке, между его растопыренных пальцев стекали ручейки крови.

— Я же велел отойти. — Чудо сунул нож обратно в сапог. — Понимаешь теперь, кому служишь? — Не дождавшись ответа, он вскочил в седло. — Держись меня, Ефимка! Со мной не пропадешь, а задумаешь предать…

— Ни за что! — Ефимка схватил вороного за стремя, хотел поцеловать пыльный хозяйский сапог, но Чудо не позволил, натянул удила. Вороной взмыл на дыбы. Ефимка рухнул в траву.

Эти двое уже давно убрались восвояси, а Саня все не решался выбраться из своего укрытия, вспоминал и обдумывал увиденное и услышанное. Особенно страшно было вспоминать про нож. У него самого имелся похожий, острый, как бритва, с вырезанным на костяной рукояти вепрем — подарок деда на десятилетие. Но его нож был обыкновенный, а этот, волчий, какой-то зачарованный. Надо расспросить у деда, когда он придет в себя. Дед точно должен знать.