Елена Блонди - Татуиро (Serpentes)

— Да, мастер.

Он снова посмотрел на Аглаю и сморщился с жалостью.

— Я хочу увести её в комнату. Я могу? Она?…

— Да, мастер. Она спит, но послушается тебя. И возвращайся.

Витька встал, ногой отпихивая табурет. Взял вялые ладони, лежащие на столе, в свои руки и потянул, глядя в лицо женщины. Аглая, всё так же смотря перед собой, поднялась, послушно переступила босыми ногами.

В комнате, уложив её сначала на бок, он поколебался и, подумав о том, что он уйдёт в кухню, а она так и будет лежать в темноте, спокойно глядя на батарею у окна блестящими, широко открытыми глазами, повернул на спину. Шёпотом выругался, когда рука потянулась к её лицу, к векам.

«Как у мёртвой» — стукнуло в голове. Нагнувшись, прижал к её векам губы, целуя. И вздохнул с облегчением, увидев, как они смежились. Выключил лунную картинку и, обмотавшись по поясу полотенцем, пошёл в кухню, к другой женщине, ждавшей его.

— Мир состоит из множества вещей, явных и скрытых. Невозможно познать их все, но можно понять законы, по которым живет мир. Без этого знания будешь цепляться за мелочи, и они похоронят тебя под собой, как хоронит себя земля под слоем старых листьев. Я расскажу тебе главное, и ты сможешь думать и спрашивать. Сперва думай, мастер. А потом задавай свои главные вопросы. Ты готов?

Витька кивнул, глядя на свои сжатые кулаки, лежащие на тёплом гладком дереве столешницы. Сказал:

— Какая длинная ночь.

Ноа, пошарив за спиной, удобнее подняла старую кожаную подушку и оперлась, полулёжа на длинной лавке, прислонилась головой к высокому шкафчику в углу, согнула ногу и снова взялась руками за скрученные волосы. Посматривала из полумрака, блестя глазами, и крутила пальцами кончик косы, щекотала скулу и уголок губ.

— Знаешь, как приятно ощущать, что есть руки? Вы — люди, не понимаете, какое тело вам дали.

— Ты уж говори, а?

— Я уже говорю. Наша ночь длинна, потому что твоя женщина любит тебя и длит своё счастье. Она — хранитель времени и воспоминаний. Никого не бывает лучше для жизни, мастер света. Знай.

— Я… хорошо, я буду знать. Но я не понимаю…

Ноа снова выставила вперед ладонь, пошевелила пальцами, глядя на них.

— Об этом хватит. Помни — сначала думай, а потом спрашивай.

— Хорошо. Давай тогда дальше?

Пальцы Ноа переплетались, сгибаясь. Рассматривая их, она подняла и вторую руку, стала складывать пальцы, рисуя в воздухе фигуры, плавно перетекающие из одной в другую. В свете свечи руки казались облитыми розовым соком.

— Людские тела совершенны. И самодостаточны. Вы можете всё. Но почти ничего не делаете. Это раздражало бы, если бы мы умели раздражаться. Но эмоции — это ваша суть. Мы можем другое. Взамен пальцев, ног и сердечных волнений змеям дан разум. Холодный и потому почти совершенный. Логика его безупречна, потому что наш мозг не затемняют страсти.

— Да? Но тебе нравится твоё тело. Это что — не эмоция?

— Нет, мастер. Это — физическое удовольствие. Удовольствие от владения телом. Но осмысленное. Вот я, живущая на тебе рисунком, иду в ваш мир, ступая по земле босыми ногами. И могу сделать так, видишь?

Она сплела пальцы и вывернула руки, рисуя в воздухе сложную фигуру, засмеялась.

— И могу не только замыслить сделать что-то, но и сделать! Руками!

— Ясно.

— Вот мы и пришли к главному, мастер.

— Ноа, может, не надо так — мастер…

— Надо. Ты мастер.

— Ладно.

В бархатной тишине, окружавшей их разговор, ничего не было, кроме мягких теней, темноты за краями стола и огонька на оплывшем огарке. Огонь стоял ровно, не шевелясь, и прозрачная капля, набухшая на краешке свечи, никак не могла потяжелеть и скатиться в лужицу парафина. Время стояло, и молчали часы в коридоре.

— Давно, когда люди ещё почти не умели пользоваться руками и головой, а слушали лишь сердце, змеи уже были древними и разумными. И самым мудрым был старый Ахашш. Он был раньше всех, и не было змеи, которая бы помнила мир без Ахашша. Он был огромен разумом и велик телом. Понятно, что он и создал мир, потому что не было мира до Ахашша, весь он был в его мозгу и памяти.

— Есть такое направление в философии…

— Молчи.

— …

— Но и самое совершенное тело подвержено законам жизни и смерти. Ахашш знал, что умрёт. Это не волновало его. Но он беспокоился за мир, которому придётся жить без него. Змеи совершенны и быстры, умны и холодны, но не было второго Ахашша. И он понял: мир тоже может состариться и умереть, а с ним и вся раса великих змей. Разум не заставишь ослепнуть, и его нельзя уговорить — не видеть очевидного. Ахашш пережил множество поколений змей и видел: раса идёт к своему закату. Было что-то, чего змеи не получили. Но так как этого никто не видел, то никто и не познал. Кроме Ахашша. Он нашел людей. Об этом есть старая легенда, которую рассказывают новым поколениям ахашша.

— Подожди. Новый ахашш?

Ноа выпрямила руки и прикоснулась кончиками пальцев одной руки к другой:

— Видишь? А теперь, — она сплела руки, — малые змеи вместе — ахашш. Не тот, великий древний, а постоянный, бессмертный ахашш, в который всё время приходят новые, получая накопленные знания. Это великий Ахашш научил расу быть им.

Пальцы её шевелились в собранном клубке, бросая живые тени на задумчивое лицо. Витька посмотрел на свои кулаки. Вспомнил вдруг спортзал, превращающийся в пещеру, змей и девушек в ней, сглотнул.

— И что же он нашёл — в людях?

Ноа расплела пальцы и улыбнулась.

— Глупость. То, что было отринуто змеями ещё до времен. Страсть, упрямство, умение совершать нелогичные, бессмысленные поступки. Идти против разума, наперекор, и умирать от этой глупости. Змеи живут дольше людей на неисчислимый срок. Разум помогает им сберегать себя.

— Так что же…

— А то! — её глаза сверкнули. — Каждый глупый, упрямый и мятущийся человек приближает свою собственную смерть. Но раса людей продолжает существовать и не умирает! Мудрые змеи рождают потомство всё реже, наша раса стареет, мастер. А вы — вы идёте в вечность со своими глупыми горячими сердцами. Мало этого! Мы знаем, что за смертью — пусто. Ахашш умер, и тело его сгнило так же, как гниёт старый плод, упавший с дерева. А вы уверены, что после смерти живёте дальше. И потому можете позволить себе не беречь эти совершенные тела, бросая их в огонь неразумных страстей.

— Ну, не все уверены. Я, например, атеист. Это когда…

— Не трудись. Я много знаю о людях. Ведь не зря же я — Ноа.

Витька не очень понял, но, торопясь, чтоб не забыть, поставить метку словами, спросил о другом, наполовину утверждая:

— А ты разозлилась! Сказала о смерти Ахашша и про людей и разозлилась? А говоришь — не можешь.

— Не могут змеи, Вик. А я уже не совсем змея. Я — Ноа. Мы избраны. Для того, чтоб быть с вами, мастера.