Елена Блонди - Татуиро (Serpentes)

И разладилось всё… Как выписали из больницы, всё пошло валиться, будто из мокрой глины было слажено их счастье. Ни разу не поговорили с ним. Приходил поздно, уставший, к стене отворачивался. Страшно лежать рядом с горячей спиной, когда на смутном потолке крутится её личное страшное кино. Ну и…

Она спохватилась и стала считать про себя, со случайной цифры, упирая голосом, как та врачиха, чтоб вытолкнуть из головы мысли. Обняла колени и, примостив подбородок, смотрела на жёлтое солнце, пролезающее через жиденькую дверь.

…Юрок объявился, когда с Липычем разошлись.

Жила с девчонками на квартире, бегала в поисках работы. Очень хотелось уехать. Не домой, что там, дома. И не потому что посёлок, а просто всю жизнь хотелось чего-то, и всё думалось — успеется, потом-потом. И только, когда побыла на краю смерти, в белом тумане наркоза увидела годы своей жизни — горсткой в ладони. Лежат, как семечки вперемешку с шелухой, и страшно мало их, даже если отпущено дожить до ста лет, белый туман сказал — малость. Не забывала об увиденном, даже когда рвущая сердце боль превратилась в постоянное привычное нытьё в ежедневной суете. Как-то осталась одна в квартире, девчонки убежали в гости. Убираясь, посреди луж на полу и тряпок села рядом с распахнутым окном, сложив на коленях мокрые руки, и спросила себя — чего ты хочешь, Лада? Молодая женщина, потерявшая ребёнка и разведённая, у которой в старой сумочке лежит случайный диплом библиотечного техникума? Что тебе важно?

В окно грохотало шоссе, со двора слышались обрывки пьяной ссоры, дул резкий ветерок, недомытые стекла сверкали радужными разводами, за стеной орал «Оффспринг», и кто-то под музыку визжал и топал. И она сказала, почти крикнула, чтоб услышать себя в шуме огромного города:

— Хочу утром выходить на песок, босиком, к морю, прямо с чашкой кофе в руках. И чтоб в доме большой стол с рисунками, моими! А когда устанут глаза рисовать, идти по берегу, далеко-далеко, чтоб вернуться уже к ночи…С ним. И не надо народу!

Прислушалась, расхохочется ли ей в лицо столица?

Анетка говорила, елозя по личику ватным тампоном по вечерам:

— Какая же ты дура, Ладка! Иди к нам, в цех упаковки. Рисуешь классно, Зяма возьмёт тебя художником, я попрошу, а дальше сама-сама. Ты ему нравишься. Через пару лет институт, карьера. Мы с Ленуськой тебя еще возненавидим, когда будешь приходить и пальцем тыкать, тут уберите и тут подклейте.

Но городу было наплевать на её желания. И Ладе тогда стало стыдно за них, — никчёмные, нелепые. Девчонка, дурочка… мечты — одно, жизнь — совсем другое. Мечты — утренний холод песка под босыми ногами, жизнь — толстозадый Зяма с широким лицом, блестящим, как немытая сковородка. Мечты — летать, делая то, что приходит на сердце. Жизнь — больница и взгляд свекрови с приговором в нем «не справилась, даже ребёнка родить не сумела мужу»…

… Может, наказали её при рождении? Но за что её? Милая, мирная, старалась, как лучше. А всё валится и валится вокруг.

Юрок так обрадовался, что она обрадовалась тоже, хотя и побаивалась его, вспоминая, как в техникум приходил, высвистывал её из-за забора. Тогда это лестно было. Не успел ничего с дурочкой сделать, рассказывали, уехал быстро, потому что кого-то искалечил в драке. И вдруг, через столько лет, посреди Москвы, притормозила иностранная машина, и оттуда — он! Расцеловал и сразу за цветами сбегал. Вручил огромный веник роз в целлофане, смеялся, щуря монгольские глаза. Предложил было подвезти, но на часы посмотрел и, цокнув, извинился, дела. Стал доставать телефон, чтобы её номер записать, а потом вдруг обнял и, в лицо заглядывая, спросил, вроде как утвердил:

— Ты тут часто стоишь, на остановке, Лада моя?

— Да каждый день, — ответила сразу, так всё у него легко было, играючи и радостно. Хотела добавить, в какое время, но он легонечко за плечи встряхнул:

— Молчи! Сам найду!

Через день увидела красное авто — и Юрка рядом стоит картинно, оперся на полированный бок, держит цветами вниз веник из белых роз. Анетка с шага сбилась и ухватилась за её локоть длинными коготками, когда он Ладе замахал и пошёл к ним через трамвайные пути.

— Вот это чувачину ты прячешь, а? Ввау! Куда пойдёте сегодня?

— Брось, это старый знакомый. Куда идти, я его даже боюсь.

— Ду-у-ура! Улыбайся скорее и имей в виду: на таких машинах простые людишки не ездиют. А не хочешь сама — познакомь, слышишь?

Последние слова уже шипела шёпотом. Юрок подошёл и обеим руки поцеловал прямо посреди улицы.

— Две тысячи сорок четыре, — снова вспомнила Лада счёт. И снова забыла, падая в воспоминания и отмахиваясь от них.

А ничего у них с Юрой Карпатым и не было в тот день. В бар сходили. Через день — ещё. Смотрел сочувственно, слушая её кратко рассказанную историю. Ломал белыми пальцами шоколадку и время от времени совал ей в рот квадратики, следя, чтоб съедала. Ей стало весело и тепло. Довезя домой во второй раз, поцеловал её в губы в подъезде, один раз. Спросил, дыша в ухо:

— Хочешь, Ладушка?

— Прости, я ещё совсем… Не хочу, Юр. Я ведь полгода всего назад в больнице. Я…

— Не оправдывайся! Нет, так нет.

И окликнул её, когда уже поднимала руку к звонку:

— Слышь, Ладушка! Ты запомни: никогда не оправдывайся! Поняла?

— Да, Юра.

Закричали дети, так близко, будто за спиной, и она дёрнулась от неровной стенки. Прошлёпали по траве босые ноги, и, прошуршав, смолкло всё вблизи, а вдалеке шумела река и шумела деревня. Что-то будет, наверное, сегодня вечером. Потому что на широкой площади между хижин суетились женщины, катали обрубки брёвнышек, ставя их на попа, а две, крича по-птичьему и провожая Ладу глазами, вешали на заборы длинные гирлянды, сплетённые из синих огромных вьюнков.

Вечером, лёжа в постели, Лада рассказывала Ленке и Анет про Юру Карпатого.

— Он из нашего посёлка. Из школы выгнали или сам ушёл, компания у него была — сплошные уголовники. Мне всё издалека кивал да улыбался. А потом, когда я уже в райцентре, в техникуме, приходил к забору, помню, у нас физкультура, а он сидит на заборе, машет рукой. Приносил шоколадки. Смеялся, вот подрастёшь, Лада, и станешь моей любимой. И ничего себе не позволял. А мне что — шестнадцать, девчонки все завидуют. Да и не один он был. Болтали про него в поселке, что взрослую женщину, зав рестораном, у мужа увёл. А потом вдруг пропал, нету. Говорили, уехал, чтоб не посадили, подрался, вроде, с этим самым мужем, и тот попал в больницу, надолго. И вот, здесь встретила.

— Дела у него, видать, идут. Не тяни резину, Ладка. Будешь ходить в мехах, нет, ездить будешь. А вдруг он тебе квартирку прикупит?

— Лен…

— Что, Лен? Они приезжают, знаешь, какие хваткие? Это местные тюхи всё ждут, когда им денег в карман положат, а наши мальчики всё сами берут! Потому что свежая кровь, энергия, по телеку передача была про понаехавших тут, про нас, значит. Мы сильнее, понимаешь?