Елена Блонди - Хаидэ

— Как перестанешь видеть, то и слышать не будешь. Но я тут.

Она моргнула, силясь разглядеть исчезающие в черном воздухе черные колонны.

— Патахха…

Еле слышный вздох донесся в ответ. И наступила кромешная, черная пустота. Глухая и бесконечная. Но одновременно твердая, у самых глаз и ушей. Такая твердая, что княгиня открыла рот, в панике вбирая воздух, будто он последний между ней и темнотой, и сейчас она задохнется. Но воздух лениво потек в грудь, пугая своей явно ощущаемой чернотой. Как темная отрава, которая везде и ничего кроме нее не осталось.

Сжимая в потной руке граненый пузырек, Хаидэ беспомощно посмотрела вверх и выдохнула, цепляясь глазами за острые рожки луны, исступленно-белой, налепленной на мрак. Ничего и никого не было. Только она и белая лодка луны, задранная стоймя.

«Дождя не будет. Вода не выльется из лунной горсти».

Мысль казалась чужой, пришедшей снаружи. А в голове было пусто и темно. Шея заболела и княгиня, опустив голову, уставилась перед собой, стараясь дышать спокойно. На краю взгляда замелькали оранжевые круги, закрутились быстрее и быстрее, нагоняя тошноту, кинулись вперед, устилая пространство. И вдруг вспыхнули, мельтеша смутными картинками, толкающими друг друга. Еле успевая зацепить взглядом мелькание, княгиня не успевала узнать и через малое время бросила, а из памяти все вываливались, тут же забываясь, сцены боев, тучи повозок, копыта коней, лица, руки, лодки и копья.

И когда она обмякла, позволив миру взять себя целиком, свет пыхнул и лег плашмя, заливая огромное пустое пространство, в котором никаких черных столбов, и шамана рядом, а лишь вечная степь, украшенная цветными травами, до самых краев. Княгиня дышала, и степь дышала вместе с ней, помаргивала верхушками трав, пласталась равнинами. Поднимала широкую грудь, холмясь макушками и грядами курганов, выдыхала, проваливаясь просторными низинами, полными зелени и голубизны.

— Я, — глубоким голосом сказал ее рот.

«Чей?»

— Степь…

«Кто говорит?»

— Я…

Тело женщины плыло, растекаясь и дальние границы его без боли отслаивались, расплываясь теплыми льдинками, оттекали, кружась, росли, увеличивая пространство. А в груди вдруг кольнуло, и она задержала мерный радостный вдох. Счастье, что окутало ее, подобралось, сторожа уши, быстро оглянулось, скользя глазами по цветным травам.

— Вот…

Перед ней мерцало, наливаясь мраком, маленькое черное пятнышко. И с каждым его движением в грудь приходила боль. Тем большая, чем сильнее растекалось, увеличиваясь, пятно.

— Что… это…

Она дернула головой, поймав черный трепет сбоку. Еще одно пятнышко появилось, стало расти, так же дыша и набираясь сил.

И вот уже мир покрылся неровными черными следами. Большие и маленькие, они торчали среди травы и холмов, и далеко, где виделось ей, степь кончалась, переходя в горсти белых городов и красные пески раскаленных пустынь, тоже черными остриями вспыхивали узелки. И уже не гасли, становясь сильнее.

Она перевела глаза на первое. Ужаснулась тому, что пока глазела по сторонам, пятно выросло в безобразную темную язву с бугристой поверхностью, вытянуло в стороны извилистые лучи, и некоторыми дотянулось до дальних пятен, соединяясь с ними.

— Ах-ах-ах, — мерно говорил темный воздух, и бугры на маслянисто-черной поверхности поднимались и опускались одновременно. Все новые пятна тянули изломанные корни к соседним, встречаясь среди трав, сливались, и темнота вздыхала громче, маслянее, жирнее. Голова у Хаидэ кружилась от слабости, глаза растерянно переползали от одного пятна к другому и, наконец, не в силах дальше просто сидеть, она, опираясь рукой на теплые плиты, попыталась встать. Падая, подламывая трясущиеся, как у старухи колени, все же поднялась и, покачиваясь, огляделась.

Мир перед ней покрывала черная сеть. Пятна-узлы дышали, по черным венам толкалась густая кровь, соединяя отдельные узлы в нечто живое, огромное и грозное. А от самых больших вдруг с ленивым чмоканьем отрывались сгустки и медленно летели туда, где еще оставались большие пространства света. Садились на тут же поникающую траву и, прирастая, пухли, чем-то кормясь, и ожидая, когда к ним доползут щупальца черной паутины.

— Нет, — прошептала княгиня и глотнула, до боли в горле, увидев, как большое пятно перед ее глазами опало, сдуваясь, и на нем выступил силуэт лежащей навзничь Ахатты. — Ее высокая, мерно дышащая грудь и руки, брошенные вдоль тела. Волосы, будто залепленные черной смолой, раскиданы по маслянисто блестящим черным подушкам. Склонился над женским телом мужской силуэт, тоже облитый черной жижей, что капала вязкими каплями с кончика носа и ушей, поднял руку, касаясь лба Ахатты, и рука, чмокнув, прилипла, прирастая.

— Ахи… — Хаидэ не услышала своего голоса.

Но его услышала темнота. Поднимаясь от края пятна, узловатой змеей один из сгустков потянулся выше, кивая округлой головой-каплей и поворачивая слепую морду из стороны в сторону.

Хаидэ затаила дыхание, ногтями корябая деревянную пробку на скользком от пота пузырьке. И не могла отвести глаз от чутко кивающей округленной морды. Сердце стучало так гулко, что казалось ей — тварь непременно услышит. А пробка не поддавалась. Но вдруг пальцы замерли и ослабели. Мужчина над телом ее сестры поднял голову, и из хлюпающей смолы выросла еще одна фигура — низенькая широкая, с большой грудью и торчащими короткими косами. Женщина. А на руках — маленькое, сочащееся черной смолой тельце, которое та протянула мужчине, и он взял, укладывая рядом с Ахаттой. Жижа чавкнула, и вдруг стала подниматься, пряча в себе фигуры, топя их и лишая формы.

— Сын…

Теперь она крикнула так сильно, что горло обожгло криком, но услышала лишь шелестящий шепот. Фигуры исчезли, над их головами сомкнулась блестящая смола, теряя свой блеск и сливаясь с темнеющей цветной степью, накрытой сетями. И в самый последний миг, когда краски почти исчезли, что цветные, что черные, Хаидэ успела увидеть, как рванулась к ней голова-капля, отрываясь от вытянутой жидкой шеи, полетела, глядя слепой пухлой мордой в ее лицо. Пробка под пальцами хлопнула, выпрыгивая из узкого горлышка. Безмолвно крича, женщина сунула дрожащую руку ко рту, промахнулась, ударяя себя в щеку, снова ткнула в рот холодное стекло, жадно втянула в себя тающую легкую жидкость с острым вкусом. Проглотила, кашляя, и упала на каменные плиты, ударившись головой. Боясь вдохнуть, чтоб не закашляться снова, лежала, замерев, и глядела на острый серпик белой луны в самой макушке ночного неба. Сознание ее всхлипнуло, с облегчением понимая, что страшные картины кончились, и вот вернулась степная ночь. И где-то там, вокруг гладкой площадки, покрытой тесаными плитами, торчат невидимые в темноте колонны-пальцы. А рядом таится Патахха, и надо просто дождаться утра, чтоб увидеть его и услышать, как говорит.