Елена Блонди - Хаидэ

Нуба постоял еще немного. Но вокруг шумела обычная степная жизнь. И он двинулся дальше, поскакал, не переставая тревожно прислушиваться.

Три женщины стояли у высокой грубо узорчатой двери из потемневшего от времени дерева.

— Снаружи-то засов, сама сказала, — Тека тронула рукой железные петли.

Хаидэ, прижимая к груди сына, подошла ближе. Она и забыла, ведь тойры заперли их!

— Там Абит, — спокойно сказала Ахатта, — он открыл, я знаю.

— Ахи, — княгиня посмотрела на подругу с осторожной жалостью, — о чем ты?

— Ладно, — согласилась та, коротко улыбнувшись, — пусть по-старому, там Убог. Хаи, он ушел с Косом и, конечно, не бросил нас. Может быть, ждет за дверью.

Она уверенно положила руку на блестящее железо.

— Стой! — Хаидэ схватила ее руку, — подожди. Надо все решить.

Тека закивала, придвигаясь.

Хаидэ, собираясь с мыслями, посмотрела на нетерпеливое лицо Ахатты.

— Скажи, Ахи, ты любишь тойров?

— Люблю? — Ахатта от неожиданности рассмеялась.

— Любить их? Да если б не Тека, днями и ночами проклинала бы, считая дни в ожидании, когда последний тойр умрет!

Умелица отпустила Бычонка и уперла руки в бока, топнула ногой под широкой юбкой.

— Тека! — Хаидэ повернулась, — а ты бывает ведь, злишься на свою сестру Ахатту?

— Вот да! Сейчас прямо злюсь, я вот скажу…

— Нам нельзя выходить, — княгиня обвела женщин серьезным взглядом, — вы понимаете? Нельзя! Если хоть капля злобы будет на сердце, мы не пройдем мимо варак.

— Можно подумать, Хаи, ты сама чиста! — вскинулась Ахатта, становясь рядом с Текой.

Хаидэ кивнула.

— Об этом и говорю. Ты украла моего сына, меня изгнали из племени, я стала бродягой, и пережила много всякого. Я могу обвинить тебя. А Тека имеет право злиться на меня, я принесла смуту в горы. Ведь так, матерь Тека?

Она замолчала, пристально глядя на обеих. Ахатта кусала губы, вспыхивая лицом, а Тека супила густые брови и шевелила губами.

— Мы не сумеем, если будем перебирать обиды в голове. И никто не поможет нам. В этом — никто. Душа каждой — ей и принадлежит. Тека, сколько идти от медовой пещеры до выхода из горы?

— Шагов за тыщу, верно, — Тека неопределенно помахала в теплом воздухе рукой, — ступеньки там еще, и переходы. Я проведу, к хорошей дырке, которая на закат. Ежели быстро пойдем, до вечерней зари вылезем наповерх…

— Мы пойдем, если вы сумеете думать только хорошее. Или не думайте вовсе. Сумеете?

Мелик дремал на руке Ахатты и она изгибала спину, чтоб удержать увесистого мальчишку. Тихо вынимая палец из маленькой руки, оглянулась беспомощно на засыпающую пещеру, свет которой тяжелел, наливаясь вечерней желтизной. Там, в дальней комнатке могут прийти в себя жрецы, Жнец может и не опамятует, но Видящий говорил с ними напоследок. И даже если они снова победят, на сколько хватит сил — удерживать вдали от себя? Убить нельзя, Видящий прокаркал — старая судьба вернется, если женщины их убьют. А еще детям нужно поесть. Тут в пещере только мед, замешанный на смертях. А это уже выше сил, отпущенных ей судьбой, снова и снова обращаться к темному злу, такому приманчиво светлому и сладкому.

Перед глазами маячила тяжелая дверь. Пока закрыт круглый засов, громоздкий даже на вид, они защищены от варак.

— Чего думать-то, — строптиво сказала Тека, — уморим детишков, коли останемся. Надо идти. И мужики там, без нас.

Хаидэ кивнула, прижимая к себе сына. Три женщины с самым дорогим, что у них есть. Но надо идти.

— Ахи, думай о светлом. Только о свете. Тека…

— Ты сама постарайся, высокая. А я. Пойдем уж.

Гладкое железо тепло прижалось к влажной ладони. Обхватывая круглый брус, Хаидэ с усилием сдвинула его в петлях.

— Дай-ка, — шепотом велела Тека и, обойдя женщин, первая ступила в тусклый извилистый коридор.

Они шли гуськом, неся притихших детей, оглядывались на неровные стены с редко торчащими факелами. Вечерний свет снаружи протекал через хитро устроенные отверстия, мешая желтизну с багровым пламенем догорающих факелов. Скоро он умрет.

За поворотом Тека остановилась и, ступив в неглубокую нишу, покопалась там. Обернулась, протягивая в руке темные корявые обломыши.

— Гнилухи. Как станет темно, рукой сомни, будет немножко светить.

Теперь у всех троих были заняты обе руки. На одной — ребенок, в другой зажат обломок мягкой от времени коряги. А вокруг стояла странная тишина. Ступая из коридора в большой подземный зал, где тойры недавно пили вино, ругая жрецов и славя Нартуза, Хаидэ с плеснувшей надеждой подумала, может, все обойдется. Может, злоба варак — старые сказки для маленьких тойров…

И замерла, стиснув корягу. Та замерцала мертвым голубым светом. Медленно подняла ногу, угодившую во что-то теплое и склизкое, и жижа выпустила ее с ленивым чавком.

— Мут, — выдохнула Тека, поворачивая освещенное снизу и страшное от этого лицо, — стойте, не ступайте.

Будто в ответ на ее шепот из тишины родился тонкий скрип, а может он и был, повсюду, но такой монотонный, что казался лишь тихим звоном в ушах. Усилился и стал рассыпаться на отдельные звуки, трески, поскрипывания. В нос лениво ударил и червем пополз тяжелый запах старой гнили.

— А-а-а… — сказала Ахатта, поднимая и сразу опуская в складки юбки руку с гнилушкой.

Но на стене догорал, чадя, факел, а поодаль еще один. И желтоватый свет тускнея, лился с потолка. Падал на черные тела, что валялись повсюду, странные, будто вывернутые наизнанку, а после облитые блестящей черной жижей, которая, чмокая, ползала по ним, как живая. И между горбами неподвижных под шевелением тел, по всему полу, устилая его живой неровной плиткой, толкались, блестя круглыми вздутыми спинами, серо-зеленые тельца варак. Лучами из-под бугров выпирали угловатые лапы, увенчанные веерами когтей, длинных, как гнутые иголки.

Сперва женщинам показалось, твари просто валяются, без цели подергивая спинами и когтями. Но приглядевшись, Хаидэ с омерзением увидела, они припали к мертвецам, окуная морды в покрывающую тела черную жижу. И шевелятся в такт, как щенки, прилипшие к соскам суки, когда, приноровившись, хором сосут материнское молоко.

Ее передернуло, рот наполнился кислой слюной, которую невозможно было проглотить, казалось, это уже черная гниль раздувает изнутри щеки и топит в себе язык. Ахатта рядом, не закрывая рта после возгласа, наклонилась, подергиваясь и икая.

«Какая дрянь»… Хаидэ водила по залу обезумевшим взглядом. Упади сейчас камень, раскидывая эхо по дырам лабиринтов, она кинулась бы, крича и рыдая, прямо по скользким спинам, падая в блестящую черную жижу.

Но вместо грохота вдруг наступила настоящая тишина. Скрип умолк. То тут то там раздавалось тихое чмоканье. Твари отрывались от трапезы и поднимали треугольные безглазые морды, водя ими из стороны в сторону.